По ступенькам декабря

Вадим довольно выкатил грудь вперед, что-то пробубнил и пригладил светлые волосы ладонью.

– Увидимся, – протянула Пенка и с подчеркнутым обожанием посмотрела на Максима. – Давай потанцуем, милый, всю неделю я мечтала только об этом.

Две сладкие парочки направились к двери, а Даша повернулась к Альке и прошептала:

– Сумку поставь на тот стул – он ближе к окну, и курткой накрой.

– Зачем?

– Чтобы шар был в безопасности.

– С такими предостережениями он никогда не разобьется, – усмехнулась Алька, – а значит, счастья мне не видать.

– Ты его должна беречь, он сам, когда надо, того… Покажи-ка мне его? Жив ли он там? – Даша подошла ближе, наклонилась и сунула нос в сумку. – Ничего, целенький вроде, – добавила она. Выпрямилась и улыбнулась.

Алька тоже заглянула в сумку, вздохнула, мол, от этих чудес с ума можно сойти, уложила коробочку получше – между книгой и кошельком, застегнула молнию и торжественно произнесла:

– А теперь пришло время повеселиться!

* * *

Дойдя до двери, Марго остановилась и обернулась – после разговора на душе остался неприятный осадок. Никак не получалось задеть Альку! Разоделась Воробьева так, что все мужики на нее оборачиваются (впрочем, они всегда на нее оборачиваются), и притащила с собой малолетнюю сестрицу, наряженную в костюм под названием: «Я ненормальная, и счастливее меня нет никого на свете!»

Непонятно, врет Воробьева или нет? Действительно у нее есть супермужчина или все выдумки? Марго сжала губы и прищурилась, пытаясь понять, чем заняты «две противные сестрицы»?

«Что-то у них в сумке… шепчутся, заглядывают… но что там? Может, это как-то связано с Алькиным парнем?..»

Хищное любопытство блеснуло в глазах Марго, и она крепче сжала локоть Вадима. А уж когда она увидела, как бережно и любовно мелкая Дашка укрывает сумку курткой, то, сдержав острое желание покрутить пальцем у виска, твердо решила докопаться до истины…

* * *

Чтобы протиснуться к гардеробу, Глебу Сергеевичу пришлось поработать локтями и обматерить белокурого парня, разодетого в театральный костюм а-ля Юлий Цезарь. Пальцы на обеих ногах отдавили, кто-то дал локтем в бок, а крупная дама в откровенном бордовом платье дернула сумочкой так, что на рукаве образовалась зацепка. На плече еще каким-то образом остался алый след от помады – кому принадлежал отпечаток губ, так и осталось загадкой.

«Зачем я надел светлый костюм?! – ругал себя Воробьев, зло оттирая носовым платком пятно, но усилия не приводили к результату, наоборот, след на глазах становился больше и заметнее. – Черт бы вас всех побрал!»

Он уже сто раз пожалел, что приехал, поддавшись страхам и укорам совести, и поглядывал в сторону выхода.

Театр заманивал спектаклем, рассчитанным на взрослую аудиторию. Видимо, у народа к концу года образовался культурный голод, о чем свидетельствовала толпа зрителей, скучающих в ожидании звонка. В маленьком фойе было тесно и душно, а огромная елка с яркими ящичками для сбора денег могла вызвать только раздражение, потому что занимала слишком много места.

Протиснувшись к буфету, Глеб Сергеевич облегченно вздохнул, сложил и сунул в карман листовку с банковскими реквизитами театра и направился к кексам и бутербродам.

«Специально небось давку устроили, чтобы побольше денег срубить, вот, мол, как мы страдаем, войдите в наше тяжелое положение… – мысленно ворчал он, покупая слишком много: бутерброды, пирожные, шоколадные батончики, двойной кофе. – Посмотрите, у нас аншлаги! У нас гребаная елка! Скоро Новый год! Не скупитесь! Тьфу! Да если у вас такие аншлаги, чего ж бабки просите?»

Усевшись за круглый белый пластиковый столик, он нетерпеливо глотнул кофе и жадно отправил в рот половину бутерброда с ветчиной.

«С такими ценами могли бы сверху огурец положить и столовую ложку красной икры, – продолжил злиться Глеб Сергеевич. – А хлеб точно вчерашний».

Он поднял голову и замер с набитым ртом. Около кассы стояла дамочка-экскурсовод. В одной руке стакан с чаем, в другой – бумажная тарелка с кексом. Давняя знакомая (а по сути все еще незнакомка) оглядывалась по сторонам, прикидывая, куда бы присесть – свободных столиков не осталось, а мешать кому-то она явно не хотела.

– Поел, называется… – выдавил Воробьев и заработал челюстью, дожевывая.

Она увидела его – в глазах сначала вспыхнуло изумление, а затем радость, и направилась к его столику.

Глеб Сергеевич придирчиво оглядел дамочку-экскурсовода с головы до ног и тяжело вздохнул: «На похороны, что ли, собралась?» Черная юбка-трапеция доходила почти до щиколоток, серая кофта с геометрическим орнаментом подчеркивала бледность лица, а газовый платок (опять же серый), аккуратно повязанный на шее, удручал еще больше. Косметика отсутствовала, отчего возраст не становился загадкой.