Последняя любовь Самурая

Смысл в руки не давался. Сдав летнюю сессию, я отправилась к тетке в родной Усольск, потому что летом в общагу заселялись абитуриенты, а более податься мне было некуда.

Тетка встретила меня ласково, святой старец отсутствовал. Я очень удивилась, не обнаружив его возле окна, и даже испугалась, не случилось ли с ним чего худого; тетка делала вид, что его здесь вовсе не было, и это заинтересовало меня. Через пару дней соседка донесла, что старец, утомившись богословскими беседами, сбежал от Любы и теперь живет с Тамаркой Рогозиной, разбитной девахой лет тридцати, и помогает ей торговать на рынке. Тетка предала его анафеме и с прежним пылом мечтала о монастырской жизни.

– Тебе надо выйти замуж, – со вздохом сказала мне она. – Не то будешь, как я, одна весь век вековать. Хорошо хоть мне мать тебя подсунула, а то и похоронить бы меня некому было.

Я заверила тетку, что непременно ее похороню, как только она будет к этому готова.

Весь следующий месяц в нашу квартиру вереницей шли женихи. Бог знает откуда их брала тетя Люба, но они неизменно появлялись практически каждые три дня, чинно пили чай на кухне и взирали на потенциальную невесту с сомнением. Тетка меня, в отличие от других, красавицей не считала. А женихов подбирала по принципу «лишь бы человек был хороший». Хороший человек, с ее точки зрения, – непьющий или пьющий умеренно, таких в нашем городе набралось не так много, и по истечении месяца кухня начала пустовать, что тетку очень огорчало.

– Неужто никто не понравился? – вздыхала она.

Я качала головой.

– А Коля, Анны Михайловны сынок?

Сынку Анны Михайловны было лет тридцать пять, и на смотрины он пришел вместе с мамашей. Та, взглянув на меня, сказала:

– А чего худющая такая?

– Да она не ест ничего, – запричитала тетка, косясь в мою сторону, то ли оправдываясь, то ли давая понять, что в новой семье я никого не объем.

Коля хмыкнул и заявил:

– Кости есть, а мясо нарастет, – чем сразу же завоевал мою признательность.

Был он невысок, упитан, ходил с золотой цепью на шее и на всех смотрел исподлобья. У них с матерью было два продуктовых магазина, и по местным меркам они считались олигархами.

Выпив чаю, мамаша отбыла, еще раз хмуро взглянув на меня, сынок, задержавшись у дверей, сказал сурово:

– Ну, что, вечером куда-нибудь выползем?

Я выдала свою лучшую улыбку и шепнула ему в ухо:

– Иди в жопу.

После чего он поспешно удалился, бормоча под нос что-то непристойное. Это был последний претендент на мою руку. У тетки началась затяжная депрессия, а у меня спокойная жизнь, которую ничто не нарушало. Временами тетя Люба, правда, жаловалась:

– Это все из-за твоего имени, – выдвинула она очередную версию моей неудачно складывающейся личной жизни. – Имя накладывает отпечаток на судьбу человека. Чего ты ухмыляешься? Это известный факт, я в журнале прочитала. Поэтому раньше детей называли по имени святого, в чей день они родились. А твоя мамаша чего натворила? Назвала тебя дурацким именем, которого ни в каких святцах не сыщешь. Не удивлюсь, если оно какое-нибудь языческое или нет такого вовсе, и эта вертихвостка его сама придумала.

Мама назвала меня Селиной, и это был ее единственный вклад в дело моего воспитания. Тетка предпочитала звать меня Нюсей, и я долгое время считала, что это и есть мое имя, пока в детском саду мне не открыли глаза на то, что я заблуждаюсь.

Обладание редким именем не сделало меня счастливее, зато, безусловно, закалило характер. В школе, правда, стало легче, со мной учились две Дианы и одна Снежана. К десятому классу, когда я, по общему мнению, стала красавицей, нашлись даже завистницы, испытывавшие горькое сожаление оттого, что их собственные имена звучали вполне традиционно.

Где-то классе в третьем я прочитала свое имя наоборот, то есть Анилес, и решила, что в нем есть нечто волшебное, и с той поры довольно долго именно так мысленно себя и называла, воображая себя то феей, то принцессой, которую заколдовала злая ведьма. Это невероятно скрашивало мою ничем не примечательную жизнь, так что, по большому счету, маме следовало сказать спасибо.

Тетка уже давно вышла на пенсию, отработав двадцать пять лет на кирпичном заводе, но продолжала трудиться, справедливо полагая, что на пенсию особо не разживешься. В то лето трижды в неделю она убиралась на «богатых дачах», как тетя любила выражаться. Собственно, с одной из этих дач и началась моя история, которая завела меня довольно далеко от уготованной мне судьбы – сеять разумное, доброе, вечное.