Фамильные ценности

Я не понимала, о чем они спорят, но, как маленький ребенок, немедленно ощутила напряжение, ссору «взрослых», которые раньше часто заканчивались для меня необоснованным наказанием. Я сидела с подносом, а раздраженные голоса проникали сквозь волны моего подводного мира, я насторожилась, стараясь не поворачиваться и не поднимать голову, потому что пот ослабил пластырь вокруг носа и они могли подумать, что я пытаюсь посмотреть на них. Прежде я чувствовала в них такую нервозность только перед воскресеньями, когда вокруг было много охотников и ружейной пальбы и риск быть обнаруженными сильно возрастал. Из-за затычек в ушах выстрелы доходили до меня как очень отдаленные па-ф-ф, но для них они звучали громко, ясно и близко — конечно, они нервничали.

Это было не воскресенье. Это был день смены пластырей, а их никогда не меняли в воскресенье, только в один из дней, когда запрещена охота. Значит, что-то было не так. И Лесоруб был груб со мной, вырвал у меня из рук поднос и, приблизив лицо, злым шепотом приказал забираться внутрь и сидеть тихо.

Я заползла в палатку и втянула цепь.

— Вы собираетесь поменять пластыри? — спросила я у него.

Он не ответил, и я услышала шелест молнии, застегнутой быстрым, резким движением.

Пытаясь подольститься к нему, моему единственному союзнику, я сказала:

— Может быть, их лучше поменять? Они ослабли вокруг носа. Клянусь, я к ним не прикасалась, это просто от пота. Я и голову не поднимала, и не подсматривала…

— Заткнись!

— Пожалуйста, не сердитесь. Вы ведь велели мне самой говорить вам, если они…

— Заткнись ты! — Он начал сам отдирать пластыри, вместо того чтобы позволить мне самой сделать это медленно, чтобы не пораниться. Он выдрал с корнем несколько волосков у виска, и я вскрикнула. Я почувствовала, что его рука поднялась, словно он хотел ударить меня, и сжалась. Пластыри были сорваны, и он бросил на спальный мешок газету. Сердце мое забилось, когда я увидела Катерину. Катерину в темных очках. Она никогда не носила темные очки, она их ненавидела, и я представляла ее прекрасные карие глаза, по-детски широко открытые, сейчас залитые слезами. И Лео. Лео в своем старом лыжном джемпере, повернувшись, смотрел на меня через плечо так же, как в прошлый раз. Только теперь я должна контролировать свои эмоции и прочесть о том, что случилось. Лесоруб не оставит меня надолго без повязки. Я начала читать. Остановилась. Начала снова, не в силах понять. Я спотыкалась, запиналась о слова, которые плясали по странице так, что мне не удавалось уловить смысл.

— Ну что, поняла? — выкрикнул Лесоруб прямо мне в лицо. — Они не хотят, чтобы ты возвращалась, — твои драгоценные детки, образованные, богатые ублюдки. Слышишь! Они решили сохранить денежки, а тебя побоку! Что ж, все равно бы это случилось с тобой рано или поздно, так что какая разница, когда это произойдет? А все из-за того, что те говнюки взяли тебя вместо твоей жадной стервы дочери. Ведь ты бы заплатила, правда? Матери всегда платят. Разве можно брать женщину вроде тебя — женщину без мужа, который захочет ее вернуть? Муж, даже если бы предпочел жене деньги и любовницу, постыдился бы сделать это так откровенно! — Он швырнул в меня газетой. — Вот кого ты растила все эти годы! Как там говорят флорентийцы: «Беда с детьми состоит в том, что никогда не знаешь, что за люди живут рядом». Что ж, теперь ты знаешь. Тебе желают смерти твои собственные дети!

Я сидела, уставившись в газету, и чувствовала, как холодеет в животе, и этот холод постепенно поднимается вверх. Когда он достиг головы, я потеряла сознание, и только боль от того, что я ударилась о пол ухом, заткнутым твердой затычкой, привела меня в чувство. Я успела вовремя схватить судно, и меня вывернуло непереваренным хлебом и водой. Кислый запах рвоты смешался с запахом чистящего средства, вызывая новые и новые спазмы уже пустого желудка. Лесоруб взял судно, выставил его наружу и тут же закрыл палатку снова, оставив запах внутри. Он придвинулся ближе и протянул прокладки для глаз со словами:

— Для тебя все кончено. Босс принял решение. Осталось всего несколько дней до предельного срока, а они так и не связались с нами. Если они не заплатят или попробуют нас надуть, предложив сумму меньше, чем мы требовали, тебя придется убить. — Пока он говорил, его злость, кажется, уменьшилась, пальцы мягко лепили новые полосы пластыря вокруг моего носа. Затем он прошептал: — Дай руку.