Фамильные ценности

— Ну, раз несчастная женщина спасена… — И, как только приличия позволили, попросил разрешения уйти, сославшись на неотложную встречу.

Инспектор был больше чем огорчен, он был сильно расстроен. Когда Тереза краем глаза увидела его силуэт в проеме двери, она сказала ему резко:

— Салва, переоденься. Мы должны быть там через десять минут.

— Да это же совсем рядом.

— Переоденься. Будет некрасиво, если мы опоздаем.

Маячивший в проеме инспектор повиновался.

Они спустились с холма перед дворцом и остановились на перекрестке. Сейчас, в половине седьмого, на улице было много машин, но утром прошел дождь, небо прояснилось, и аромат цветущих лаймовых деревьев, витавший в вечернем воздухе, заглушал запах выхлопов.

Впереди узкий тротуар загораживала женщина, выяснявшая отношения с маленькой дочерью.

— Хватит! Я сказала, хватит!

Малышка завопила и стукнула мать сжатыми кулачками:

— Ты плохая! Я тебя не люблю! Я все расскажу папе! Ты промочишь штанишки! Я тебя не люблю!

— Пожалуйста, перестань! И отойди с дороги. Людям надо пройти.

Мать потянула девочку в сторону и улыбнулась инспектору и его жене извиняющейся улыбкой.

— Им слишком много дозволяется, — заметила она довольно невозмутимо. Похоже, злость дочери ее нисколько не смутила.

Тереза всегда хотела дочку. Она приветливо посматривала на женщину, пока они протискивались мимо.

— Как говорится, маленькие детки — маленькие бедки, — посочувствовала она матери.

Когда они отошли, Тереза засмеялась:

— Ты промочишь штанишки — ты слышал? Должно быть, это самая страшная беда, какую она может себе представить.

Инспектор даже не улыбнулся.

— Что с тобой? Ты и за обедом был такой же хмурый.

— Ничего. Все нормально… немного устал.

— Ну, если не хочешь, я могу пойти одна.

— Нет.

Они добрались до виа Дель Кардатори и вошли в школу.

«Как понять, что хорошо и правильно для наших детей?» — размышлял Гварначча. Никто не подскажет. Родители часто только все портят, поступая, как им кажется, верно, придумывая, как решить то одну проблему, то другую. Когда-то родители лишь следовали веками сложившимся традициям, которые никто не подвергал сомнению. Невозможно представить, чтобы его мать когда-либо усомнилась в известных ей принципах воспитания. Всегда занятая, она следила, чтобы дети были умыты, накормлены и выглядели прилично. И она была уверена, что в будущем они получат надежную работу и по-прежнему останутся умытыми, накормленными и приличными. А может ли он сам сказать, что лучше для Тото: пойти в английский класс вместе со своими друзьями или в менее переполненный французский, но без них? Его одновременно и пугала, и злила мысль, что сын потеряет год. И все-таки, злясь, он твердил: «Так будет лучше для него, это послужит ему уроком». Откуда ему знать? А в будущем его ждут еще более сложные проблемы с сыном, о которых он пока не имеет ни малейшего представления, у него не хватает опыта и убежденности в своей правоте. Как Терезе удается справляться со всем этим? Неужели ей никогда не приходит в голову, что однажды в будущем ее ребенок может обвинить мать в какой-нибудь ошибке?

— Салва!

— Что?

— Сядь. — Потом, когда учитель отвернулся, чтобы ответить на вопрос коллеги, Тереза прошептала: — Ради бога, попробуй сосредоточиться и послушать.

Утром он был в больнице, где уже две недели находилась Оливия Беркетт, у которой обнаружили воспаление легких. В палате графини были фотографы, и он ждал в коридоре. Там он увидел Элеттру Кавиккьоли Джелли, которая кипела от злости, разговаривая с Катериной Брунамонти. Их ярость была столь велика, что он услышал каждое их слово, произнесенное страстным шепотом, прежде чем они его заметили.

— Вопрос не в том, чье это дело. Вполне естественно, что они хотят, чтобы на фотографии вокруг нее были цветы. Черт возьми, даже врач спрашивал, куда они делись! Так куда же подевались цветы, например фрезии, которые я принесла, скажи на милость? — гневалась Элеттра.

— Сестры жаловались. Цветов было слишком много. Здесь больница, а не оперный театр, и она не примадонна, — огрызнулась Катерина.

— Просто в уме не укладывается! А орхидеи Патрика? Ты хочешь сказать, что выбросила целую корзину орхидей?

— Я не выбрасывала. Я взяла их для нее домой.

— Для нее? Или для себя?