Венчание со страхом

Кого-то принесло в самое неподходящее время.

Глава 15

КОЛОСОВ ИДЕТ В ГОСТИ

Катя не придумала ничего лучшего, как, выскочив из ванны, обмотаться махровым полотенцем: Вадя — не кисейная барышня, для него такое неглиже в самый раз. В том, что это трезвонит действительно Кравченко, она была уверена на девяносто восемь процентов. Два процента, правда, оставались под хоть и неожиданное, но вполне возможное появление Мещерского. У Сереженьки, когда он принимал для храбрости, бывали приливы нежных чувств, и тогда он, несмотря на всю свою врожденную сдержанность и рыцарскую дружбу с Кравченко, осмеливался заикаться о том, как он хорошо, ну просто очень хорошо относится к Кате. Неглиже скромнягу-князя, естественно, привело бы в смущение, но Катя за долгие годы ее знакомства с Мещерским умела мастерски выключать ток, если того требовали обстоятельства. Выходить за границы платонических отношений с милейшим Сереженькой ей пока не хотелось.

— Сейчас открою, — она повернула ручку замка, поймала на лету концы распахнувшегося полотенца и…

На пороге стоял Никита. Грозный начальник отдела убийств собственной персоной.

— Ой!

Он смотрел на нее и внезапно и неудержимо начал заливаться краской. Румянец был совершенно юношеским. Так краснеют пятнадцатилетние мальчики, когда на своей первой дискотеке прижимают в уголке свою первую девочку.

— Ой, Никита! Прости… Заходи… ты…

— Я решил заехать… Извини, что без звонка — неоткуда было, думал… ты занята… вернее, не занята… Я в другой раз…

Господи ты боже мой! Когда это он так мямлил прежде? Кате, хотя она чувствовала себя ужасно не в своей тарелке, внезапно стало весело.

— Да проходи, пожалуйста! Я в ванне была. Подожди, я только оденусь. — И она метнулась на кухню.

Пунцовый Колосов медленно проследовал в комнату.

На кухне Катя беспомощно огляделась по сторонам: черт! Все в шкафу, в комнате: платья, брюки, свитера. Слава богу, на спинке стула брошен шелковый сарафан. Открытый слишком, она надевала его только тогда, когда они с Кравченко отправлялись куда-нибудь пожариться на солнышке. Но что же делать? А, ладно, пусть думает что хочет, краснеет как хочет! Она натянула сарафан-коротышку и сломя голову кинулась в ванную прихорашиваться, ругая себя на все корки: на кого похожа-то? Волосы мокрые, ресницы не накрашены и главное — уши красные! Отчего они краснеют-то? От горячей воды, что ли?

А Никита тем временем прошелся по комнате. Постоял у открытого окна, подышал. Но та волна, что накатила на него там, в прихожей, все не отступала. Прилив-Природа, ну что тут можно поделать? Все естественно, все прекрасно.

У Кати он был в гостях только однажды, как-то весной заезжал. Они, помнится, чай пили на кухне и толковали об одном дельце, в котором имели каждый свой служебный интерес. Беседа была до уныния чинной и пристойной, и дальнейшего развития события не получили. А он-то, дуралей, тогда размечтался…

А все гири проклятые! Никита шагнул к балконной двери и заглянул за зеленую штору. Тогда весной здесь стояли увесистые железяки по пуду каждая. А фотография их владельца красовалась на книжном стеллаже.

И сейчас все было на прежнем месте: и гири, и фото. А вон и майка мужская брошена на диване, весьма крупного размера маечка — серая, с надписью «Lee». Он вздохнул. Нет, брат, тебе тут места не предвидится, все занято. Как в метро в час пик.

Мысль о поездке к Кате родилась неожиданно. Весь день Колосов был в запарке: на конец недели намечалось совещание по обсуждению работы уголовного розыска по преступлениям, имевшим большой общественный резонанс. Сыщики предпочли бы ночь напролет просидеть в засаде, пойти на задержание, на отработку местности, да к черту самому лысому в гости — лишь бы не торчать в кабинете, корпя над строгой бумаженцией, по которой надо было отчитываться перед начальством — да не голословно, а в процентах раскрываемости с дельными планами оперативных мероприятий под пугающе секретным грифом.

А вторую половину рабочего дня Никита провел в областной прокуратуре, тщательно изучая все имеющиеся в производстве дела по нападениям и убийствам женщин пожилого возраста. Отксерокопировал себе все протоколы осмотра мест происшествий и трупов погибших. Вчитывался в отчеты судебно-медицинских и биологических экспертиз, сравнивал, сопоставлял, занося массу сведений к себе в блокнот.

Пометил на отдельном листке словечко «геронтофилия» и поставил после него жирный вопросительный знак. А следующее слово, обведенное для пущего эффекта в рамочку, было «неандертальцы». Возле него стояло сразу два вопросительных знака.