Улыбка химеры

За последние два месяца тетка Полина Захаровна только и занималась тем, что вспоминала разные старые семейные драмы, оплакивала своего любимого внучатого племянника Игоря, ругала внучатую невестку Марину, зловеще предсказывала себе скорую смерть и гибель-разорение всему своему добру.

А добра, ревностно хранимого Полиной Захаровной в собственной комнате, куда не совалась даже любопытная прислуга, было немного: два чемодана под кроватью и старый, свернутый рулоном, съеденный молью ковер в углу за шкафом.

В чемодане хранились какие-то «поплиновые платья», «кофты и костюм бостоновый». А ковер Полина Захаровна приобрела еще тридцать с лишним лет назад по открытке, выданной ей премией как передовику труда.

И прежде в доме за каменным забором, где одна лишь ванная на первом этаже, отделанная розовым мрамором и оснащенная эксклюзивной итальянской сантехникой, обошлась Салютову в пятнадцать тысяч долларов, к этим барахольным причудам старой тетки Полины все обитатели дома относились весьма снисходительно. Даже с юмором.

Но вот получилось так, что из всех обитателей дома с теткой осталась одна Марина Львовна. И ее терпению начал приходить конец.

Марина помешала кочергой догорающие в камине угли. Взяла со столика телефон. Хотела снова позвонить в «Красный мак», однако набрала знакомый номер только до половины. Бросила трубку на соседнее кресло. Достала сигареты, закурила.

Полтора часа назад она уже звонила в казино. И разговаривала с Китаевым. Сказала ему все, что было правдой, и все, что еще смогла придумать. И все ради одного-единственного вопроса, заданного уже в самом конце беседы, как бы невзначай: собирается ли Валерий Викторович сегодня домой?

Китаев кашлянул и сказал, что не знает, не в курсе. Он отвечал так всякий раз, когда она звонила в казино.

И от этого можно было сойти с ума.

Глава 16

МОСТ

Совет Обухова съездить понаблюдать «Красный мак» изнутри был весьма заманчив. Иван Биндюжный тоже был «за» обеими руками. Да и самому Колосову хотелось посетить казино. Правда, он не представлял, что, собственно, даст этот вечер отдыха и азартных игр в оперативном плане. Ведь о том, что он один или с кем-то из сотрудников милиции приехал в казино, сразу же станет известно охране и Китаеву. А через него Салютову. И, естественно, ни о какой конспирации и ведении негласного наблюдения уже и речи быть не может.

«Но так ли уж нужна в этом деле конспирация? — думал Никита. — А может, послать ее сегодня вечером куда подальше, да и...»

Вывод был прост: съездить, кинуть взгляд на «Красный мак» как частное лицо. Сказано — сделано.

Надо было только сначала переодеться: в кожаной куртке, пропахшей бензином, в этот мраморный рай, пожалуй, швейцар не допустит. Костюм висел здесь же в шкафу в кабинете рядом с формой. Как и китель, он надевался лишь по великим праздникам, как-то: свадьба приятеля, совещание в министерстве или прием делегации Скотленд-Ярда в стенах родного главка.

Переодеваясь перед зеркалом, Никита вспомнил, как однажды Катя, заглянув мельком в шкаф и узрев парадную «гражданку», сиротливо скучающую рядом с формой, старой шинелью, боксерскими перчатками и чугунной гирей, назвала его марк-твеновским «тот, другой костюм», дав понять, что она, как и некогда Том Сойер, думает о разнообразии мужского гардероба.

Тогда еще, помнится, Катя притворно-сочувственно заметила, что «кое-кому давно пора жениться». Это было сказано настолько не по теме их тогдашней беседы (они спорили по поводу обстоятельства задержания группы Мамаева, подозреваемой в совершении убийств водителей-дальнобойщиков), что Колосов надолго запомнил и ее лукавое выражение лица, и этот мягкий, ехидно-лисий тон.

Эх, женщины! Ничего, ничего-то вы не понимаете из того, что важно в этой жизни...

В семь вечера заявляться в казино было вроде бы еще рановато. И Колосов сначала заехал в Скарабеевское отделение милиции к Биндюжному узнать, нет ли новостей о Майском. Новостей, увы, не было — ни «по камере», ни так. Биндюжный тускло сообщил, что дежурный следователь намеревается предъявить Майскому обвинение в незаконном ношении оружия, отсечь наркоту постановлением как бесперспективную в доказывании и вышибить Майского в двадцать четыре часа из ИВС под подписку. Биндюжный рассказывал об этом, все более огорчаясь: выпускать водворенного в предвариловку фигуранта (неважно даже, в чем он там обвинялся) было для него — нож острый.