Дамоклов меч над звездным троном

— Я отца своего не помню, а мать свою покойную, как и ты, люблю и помню, — оборвал его Долгушин. — А ты.., ты успокойся. Выпей, успокойся, вдохни глубоко, помедитируй, что ли… А то на тебе прямо лица нет. Что ты, в самом деле, так себя изводишь? Ладно… Мы об этом, о мачехе твоей, как-нибудь потом поговорим. Жаль, я ее не видел вчера.

— Много потерял, женщина царственная, — заметил со странной улыбкой капитан Аристарх.

— Мы в сторону уклонились от главного. Так как же, а? — Долгушин перевел взгляд на молчавшего Кравченко. — Насчет дня понедельника? Кто-то, помнится, в прошлый раз чуть ли не в любви нам тут с Лехой объяснялся, песням нашим… Неужели тоже вранье было?

— Ладно, я поеду с Алексеем Макаровичем в эту вашу прокуратуру, — сказал Кравченко. — Если это хоть как-то поможет ему свою невиновность подтвердить, я с радостью… Всегда пожалуйста.

Мещерский почувствовал: друг его сказал то, что от них, собственно, все здесь и ждали. Краем глаза он увидел, как капитан Аристарх усмехнулся и тряхнул свой стакан с кубиками льда так, словно собирался выдать на стол все двенадцать очков. Только это была не игра в кости. А какая-то совсем другая игра, правил которой Мещерский пока не знал.

Глава 28. КАТАЛОГ

Из окна кабинета пресс-центра видны крыши университета, угол Зоологического музея и кремлевские башни. Видно небо — серое, осеннее, в оспинах облаков. Видны нахохлившиеся голуби под застрехой напротив. Вот-вот начнется дождь. И почему-то кажется важным не пропустить момент, когда самая первая капля ударит в стекло.

Катя заставила себя оторваться от созерцания туч, башен и крыш. Она снова была в своем кабинете, за своим столом. Перед ней лежал диктофон — пленка только что закончилась. Щелчок — и Катя перемотала пленку на начало. Это были показания Олега Свирского. Она прослушала их от начала до конца. И поняла, что надо снова вернуться к началу.

Сегодня на календаре уже вторник. А в понедельник Катя проводила «драгоценного» в прокуратуру, куда он должен был явиться вместе с Алексеем Ждановичем. Но в прокуратуре их не приняли — допрос Ждановича по каким-то причинам был перенесен следователем на конец недели. Некоторые из этих причин Катя знала. А еще раньше, в субботу, Кравченко и Сергей Мещерский вернулись с «Крейсера Белугина» — вернулись поздно вечером. Кравченко был снова непривычно сосредоточен и на все Катины вопросы отвечал односложно.

Пленка перемоталась к середине. Катя щелкнула кнопкой — достаточно, вот с этого фрагмента допроса. В кабинете зазвучали голоса: «Это была ваша идея, вы планировали после концерта поехать с Боковым за город, — послышался голос Колосова. — Так что же вы не поехали? Бросили его одного?» — «Я бросил? — Свирский отвечал глухо. — Нет. Я не знаю, как вам объяснить. Это непросто…»

Кто вообще сказал, что объяснить все и всем — просто?

Вот тогда вечером в субботу Катя спросила Мещерского — его, потому что Кравченко-"драгоценный" хранил какое-то странное мрачное молчание. Она спросила: объясни мне, какие они там, на этом теплоходе, когда они одни, предоставленные сами себе? Мещерский ответил: какие они? Вроде обыкновенные. Разные… Потом умолк и продолжил уже как-то с запинкой: объяснить словами — это трудно, Катя. Такое впечатление, что… В общем, кажется, то, что у них есть, никого из них не устраивает. Там так красиво, так спокойно, но только не на этом теплоходе. А они все какие-то растерзанные, что ли… Этот вот парень — Саныч, например. В нем столько ненависти к отцу, к мачехе. Он относится к ней просто с отвращением, как к какому-то уроду. И только потому, что его богатый отец женился на ней, а она, видимо, ради этого брака сделала себе большое количество пластических операций. Странно звучит, нелогично, но… Катя, это надо видеть, передать словами это нельзя.

— А о чем они говорили при вас? — спросила его Катя. — Ведь вы столько времени там с Вадькой провели среди них. О чем-то ведь шел разговор?

Мещерский пожал плечами:

— Да вроде ни о чем таком. Вадика вон всем скопом уговаривали Ждановичу алиби обеспечить на день убийства и потом еще… Ну, про коллекцию любовников трепались.

— Про коллекцию любовников? — переспросила Катя. — Кто же там такие коллекции себе собирает?

Мещерский передал ей содержание подслушанного разговора в кают-компании.

Коллекция, коллекция…

Катя остановила пленку диктофона — отвлеклась и пропустила как раз то, что снова хотела прослушать. Перемотала чуть назад. «Я не знаю, как объяснить, — повторил голос незнакомого Кате человека — свидетеля Олега Свирского. — Мать его жила в Чите. Боков о семье своей терпеть не мог говорить. Они все его дико раздражали. Телефон выключал, приказывал секретарю не соединять. Я считал его человеком, пусть со слабостями, но таким, с которым и самому можно человеком быть, а не дерьмом…» Катя вслушивалась: голос Свирского дрожал от волнения: «Я узнал, меня это поразило, как удар. У него мать при смерти была все эти дни. Они звонили, просили денег на операцию. А он их послал. Сестру, что звонила, мать родную послал… Считал, что они его грабят. А его мать скончалась. И вот я тогда подумал…»