Блэк. Эрминия. Корсиканские братья

— Ну и хорошо, — радостно сказал Люсьен — его нужно завтра съесть.

— Я бы его уже снял, — сказал Орланди, — если бы не опасался, что в селении подумают, что я стреляю совсем не по фазану.

— Я это предусмотрел, — сказал Люсьен. — Кстати, — добавил он, поворачиваясь ко мне и вскидывая на плечо свое ружье, которое он только что зарядил, — окажите честь.

— Минуту! Я не настолько уверен в своем выстреле, как вы, а мне очень хочется съесть свою часть этого фазана, поэтому стреляйте вы.

— Конечно, — сказал Люсьен, — у вас нет привычки, как у нас, охотиться ночью, и вы, конечно, выстрелите слишком низко. Однако, если вам нечем заняться завтра днем, вы сможете взять реванш.

IX

Мы вышли из развалин со стороны, противоположной той, через которую входили.

В момент, когда мы оказались в кустарнике, фазан обнаружил себя, вновь начав кудахтать.

Он был примерно в восьмидесяти шагах от нас или чуть ближе, скрытый в ветвях каштана, подходы к которому были затруднены растущим всюду густым кустарником.

— Как же вы к нему подойдете, чтобы он вас не услышал? — спросил я Люсьена. — Мне кажется, это не легко сделать.

— Да нет, — ответил он мне, — если бы я смог его только увидеть, я застрелил бы его отсюда.

— Как это отсюда? Ваше ружье может убить фазана с восьмидесяти шагов?

— Дробью нет, а пулей да.

— А! Пулей, можете не продолжать, это совсем другое дело. И вы правильно сделали, что взяли на себя выстрел.

— Вы хотите его увидеть? — спросил Орланди.

— Да, — ответил Люсьен, — признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.

— Тогда подождите.

И Орланди принялся имитировать кудахтанье курочки фазана.

Почти сразу же, не видя фазана, мы заметили движение в листве каштана. Фазан поднимался с ветки на ветку, отвечая своим кудахтаньем на призывы, которые посылал ему Орланди.

Наконец он появился на верхушке дерева и был хорошо виден, выделяясь в неясной белизне неба.

Орланди замолк, и фазан замер.

Люсьен сразу же снял ружье и, прицелюсь, выстрелил.

Фазан мешком упал вниз.

— Иди, ищи! — приказал Люсьен Диаманту.

Собака бросилась в кусты и через пять минут вернулась, держа фазана в зубах.

Пуля пробила птицу насквозь.

— Прекрасный выстрел, — сказал я, — не могу не высказать моего восхищения вами и вашим замечательным ружьем.

— О! — сказал Люсьен. — В том, что я сделал, моей заслуги меньше, чем вы думаете: один из стволов имеет резьбу и стреляет как карабин.

— Неважно! Даже если это был выстрел из карабина, он заслуживает всяческих похвал.

— Ого! — воскликнул Орланди. — Из карабина месье Люсьен попадает с трехсот шагов в пятифранковую монету.

— А из пистолета вы стреляете так же хорошо, как из ружья?

— Ну, — сказал Люсьен, — почти, с двадцати пяти шагов я всегда выбиваю шесть из двенадцати по лезвию ножа.

Я снял шляпу и поприветствовал Люсьена.

— А ваш брат, — спросил я его, — он так же силен?

— Мой брат? — переспросил он. — Бедный Луи! Он никогда не прикасался ни к пистолету, ни к ружью. И я все время опасаюсь, как бы в Париже не случилось с ним беды, потому что, будучи смелым человеком и желая поддержать честь нашей Корсики, он позволит себя убить.

И Люсьен опустил фазана в большой карман велюровых брюк.

— А теперь, — сказал он, — мой дорогой Орланди, до завтра.

— До завтра, месье Люсьен.

— Я знаю вашу точность; в десять часов вы, ваши друзья и родственники, будете в конце улицы, не так ли? Со стороны горы, в этот же час, на другом конце улицы будет находиться Колона также со своими родственниками и друзьями. Мы будем на ступенях церкви.

— Договорились, господин Люсьен, спасибо за заботу. И вас, месье, — продолжал Орланди, поворачиваясь в мою сторону и приветствуя меня, — вас я благодарю за честь.

И мы расстались, обменявшись приветствиями. Орланди скрылся в кустах, а мы вернулись на дорогу, ведущую в селение.

Диамант же оставался какое-то время между Орланди и нами, оглядываясь то направо, то налево. После пятиминутного колебания он оказал честь, отдав нам предпочтение.

Признаюсь, что перебираясь через двойную гряду отвесных скал, о которых упоминал выше, я испытывал некоторое беспокойство относительно того, как я буду спускаться. Спуск, как известно, вообще намного труднее, чем подъем.