Морская амазонка

У меня возникло невероятное чувство стыда и неистовое желание подойти к нему и разрыдаться, но я с большим усилием сдержалась.

Я не хочу обманывать саму себя. Я смотрела на Марата, и мое сердце сладко щемило, я вспоминала мгновения, проведенные с ним, и меня неудержимо тянуло к нему. Но эти воспоминания исчезли, и пришли другие — его спрашивают приятели, поцеловал ли он уже меня, он отчитывается — «нет», а они ему напоминают, что если он не сделает этого до конца июля, то проиграет им ящик пива. Чувство обиды от его предательства намертво заглушило тягу к этому лежащему под пальмой человеку. Это все комедия. Показуха. Игра на публику.

А ночью, когда я уже почти провалилась в сон, меня как молнией ударило: «Я же работу прогуляла! Хотя… ну ее. Я и так работаю там больше всех».

Рука сама собой потянулась к телефону, который я почему-то забыла дома, хотя еще вчера не могла с ним расстаться, и мама просила меня взять его с собой. А я забыла.

Все двадцать неотвеченных вызовов были с одним именем — «Марат». А кроме этого — невероятное количество SMS. Я решительно очистила журнал вызовов. Чуть подумав, не читая, удалила и сообщения. А потом очистила всю SMS-память. И стишки-хокку стерла, и другие памятные сообщения, чтобы потом не перечитывать их и не пытаться вернуть прошлое. Все. Вот теперь я полностью свободна от Марата. Хотя нет. В записной книжке его номер.

Я удалила абонента «Марат». А потом выключила телефон и решила завтра же сменить номер.

Глава 10

Под тенью лагенарий

Утро началось с яростного стука костылем в мою дверь. Маме очень понравилось это орудие. Она говорит, им очень удобно стучать в дверь и открывать эти самые двери.

— Полина! Полина! Срочно просыпайся! — закричала мама, влетая в мою комнату.

Я резко вынырнула из сна, не понимая, что происходит и где я нахожусь — во сне или уже нет.

— Полина! Да вставай же ты быстрее!

Я немного очнулась ото сна.

— Что случилось?

Мама указала костылем в сторону кухни:

— Вставай! Иди глянь!

— Что там еще? Конец света? Только его в моей жизни и не хватало!

— Хуже, — сказала мама и тут же передумала: — Или лучше. Не знаю. Это так романтично.

Заинтересованная, я спрыгнула с постели, встряхнула головой, пытаясь сбросить с себя остатки сна (не люблю внезапно просыпаться), и отправилась на кухню. Сзади меня бодро застучал костыль. Мама ходила с одним костылем — опиралась на него правой, невредимой, рукой.

— Быстрее, быстрее, — подгоняла она меня.

Я вошла на кухню.

— Ну, что тут такого необычного? Новая клеенка?

— Да ты в окно посмотри! В окно!

Я направилась к окну и по мере того, как к нему подходила, до моих ушей стала доноситься музыка. Гитара. Знакомая музыка. Вступление романса «Милая», который Марат пел мне на пляже. Почему-то этот романс тронул меня за душу сильнее остальных, и я каждый раз слушала его с замиранием сердца.

• Милая, ты услышь меня!
• Под окном стою
• Я с гитарою.

Увиденное за окном поразило.

Марат выглядел неважно — помятый, с всклокоченными волосами, но… какой-то до жути родной. Хотелось его обнять, прижаться щекой к груди и стоять так целую вечность.

Я тут же отогнала от себя эти мысли и обозрела окрестности. Из домов повыходили все соседи. Некоторые стояли в своем дворе и переговаривались, кивая в сторону Марата, другие, не особо стеснительные (а таких было большинство), вышли на улицу и с улыбкой на лицах смотрели на парня-гитариста-катамаранщика, а третьи свесились из окон. И тоже смотрели на него.

— Там Марат! — ликующе сказала мама.

— Я вижу. И что теперь? Мчаться к нему? — постаралась проворчать я раздраженно, но получилось это плохо.

Мама хотела что-то ответить, но в этот момент Марат запел:

• Так взгляни ж на меня
• Хоть один только раз!
• Ярче майского дня
• Чудный блеск твоих глаз.
• Много мук я терпел
• И страдать был бы рад,
• Если б душу согрел
• Мне твой ласковый взгляд…

Когда проиграл заключительный аккорд романса, соседи разразились аплодисментами. Наверное, все думали-гадали, не понимая, зачем парень поет свои серенады именно здесь.

Так растерянно я себя еще никогда не чувствовала.

— Мама, что мне делать? — с отчаянием, уже без наигранного раздражения спросила я.