Мизерере

Армянин спросил, также понизив голос:

— Что ты нашел?

— Все то же безобидное дерьмо. Гетц просто святой.

— Может, так оно и есть? Что, если он просто коротал время между музыкой и воспоминаниями о родине? Пусть даже он предавался необычным утехам со своим любовником.

— Касдан, вы старше меня. Вам известна человеческая натура. Вильгельм Гетц был гомосексуалистом. Насер у него не первый и не единственный. Педики горячие, как печка. А здесь ни следа его контактов. Я нахожу только одно объяснение: он пользовался другой машиной. В другом месте.

Волокин извлек свой диск и коротко выдохнул:

— Или же Гетц предпочитал излюбленный террористами метод: личный контакт. Ни технологий, ни следов. Если так, то его тайны умерли вместе с ним.

Пальцы молодого легавого порхали над клавишами. Касдан догадывался, что он стирает следы своего вмешательства.

Наконец Волокин выключил компьютер.

— За что вы так ненавидите педофилов? — спросил наконец Касдан.

— Вижу, к чему вы клоните, — улыбнулся русский. — Раз я преследую мерзавцев, значит, у меня с ними личные счеты. Сиротка, которого изнасиловали в детстве…

— А это не так?

— Нет. Жаль вас разочаровывать. У святых отцов мне жилось несладко, но до этого не доходило.

Волокин застегнул сумку и встал.

— Я готов сказать вам, какие травмы меня так потрясли. Те, что называются «изнасилованиями», «анальными разрывами», «пытками», «инфекциями», «убийствами», «самоубийствами». Архивы отдела защиты прав несовершеннолетних забиты всем этим под завязку. Мои травмы — те неизвестные мне детишки на всех широтах, которых принуждают к подобным мерзостям. К мерзостям, которых они не понимают. К мерзостям, разрушающим их детский мир. Которые их калечат, если не убивают. Чтобы гоняться за извращенцами, сотворившими с ними такое, необязательно пережить это самому. Мне достаточно подумать об этих ребятах.

Касдан хранил молчание. Все это так, но по собственному опыту он знал, что если человек готов наизнанку вывернуться, значит, у него есть личный мотив.

Он поднял штору и указал на входную дверь:

— А не потолковать ли нам с его дружком, Насером? По старинке, с глазу на глаз? С человеком нужно говорить по-человечески, а если понадобится, то и пара человеческих затрещин не повредит.

20

Насерудин Саракрамата жил неподалеку от парка Монсо, на бульваре Малерб, 137. Внушительное здание в стиле Осман, украшенное гербами и кариатидами. Касдан припомнил: маврикиец уточнил, что ютится на самом верху, в одной из так называемых комнат для прислуги.

Первую дверь открыли универсальным ключом. За ней следовала другая, на этот раз с домофоном. Консьержки нет. О том, чтобы звонить наудачу, рискуя засветиться, нечего и думать. Оба молча прислонились к стене друг против друга. В полумраке вестибюля они расслабились в положении «вольно». Придется дожидаться, пока войдет или выйдет кто-нибудь из жильцов.

Через несколько секунд Касдан улыбнулся:

— Прямо как в молодости. В первые годы работы в антитеррористическом подразделении.

— Ну, я-то в юности не дожидался, пока откроют дверь. Влезал через окно.

— Хочешь сказать, когда приторговывал наркотой?

— Я торговался с судьбой, Касдан. Это не то же самое.

Армянин с притворным восхищением покачал головой: ну еще бы! Послышался шум лифта. Женщина в меховом манто с вечерней сумочкой открыла застекленную дверь. Недоверчиво взглянула на двух верзил, которые вежливо поздоровались с ней.

Они прямиком отправились на верхний этаж. Длинный коридор напомнил Касдану его собственное жилище. Шагая по этой сероватой кишке, он вспомнил жалкого педика, чей рюкзачок с таким омерзением обыскивал. Все здесь было под стать его убогой жизни. Облупившаяся краска. Растрескавшиеся форточки. Уборные без унитазов…

Свет они включать не стали.

— Не ломиться же нам во все двери подряд.

— Нет. — Касдан вынул мобильный.

Армянин набрал номер Насера. Тишину коридора нарушил негромкий звонок. Кивком Касдан предложил Волокину следовать за ним. Они продвигались в потемках. Миновали два слуховых окна. До них донесся приглушенный звук телевизора. Где-то говорили по телефону на азиатском языке.

И по-прежнему слышался звонок, указывавший им путь…

Насер не отвечал.

Они двигались вперед. Голубоватые полоски ночного света, просочившиеся сквозь форточки, — словно штрихи лака, перечеркнувшие темную картину. И вот они у двери. Внутри надрывался мобильный. Почему педик не отвечает?