Мизерере

Касдан и Волокин прошли за чилийцем до холла его жилища. Дом в испано-американском стиле, где было полно комнатушек с узкими окошками за решетками из кованой стали, по кастильскому обычаю.

На пороге Касдан спросил:

— Тогда почему вы преследовали Пиночета?

— Так получилось. На мой письменный стол случайно положили папку с делом. Она могла бы оказаться в соседнем кабинете. Я отчетливо помню этот день. Вы знаете Сантьяго? Это серый город. Город цвета свинца и олова. В той папке я увидел знак Божий. Мне дали шанс искупить свой грех равнодушия и соучастия. К несчастью, Пиночет так и умер безнаказанным, а я все так же разыгрываю аристократа в вашей стране, попивая лимонад…

— Во всяком случае, Гетц искупил свою вину. Его наказанием стала смерть.

— Вы полагаете, что его смерть связана с прошлыми событиями?

Касдан отделался дежурной фразой:

— До сих пор мы не исключаем никакую возможность.

Веласко кивнул. Он усмехнулся в бороду, словно говоря: «Вы в дерьме, а я хорошо знаю, каково это». Открыл дверь, позволив ливню залить порог:

— Удачи. Я позвоню вам, когда раздобуду список палачей, «импортированных» во Францию.

Касдан и Волокин бросились к седану. Дом Веласко находился в жилом квартале Рей-Мальмезон. По обе стороны шоссе были видны только густые кусты и столетние деревья.

Волокин по-прежнему держал в руке блокнот с координатами Петера Хансена, политического беженца, преследовавшего чилийских палачей. Они поняли друг друга без слов. Впереди у них целая ночь, чтобы идти по политическому следу.

34

Спустя полчаса Касдан маневрировал в тесном квартале Восемнадцатого округа, обливаясь потом от страха поцарапать свою тачку. Улица Рике.

Улица Пажоль. И наконец, слева улица Гваделупы. Под проливным дождем эта узкая, как кишка, улица смахивала на барабан стиральной машины, в котором полоскались припаркованные машины. Петер Хансен жил в доме четырнадцать. Строение неопределенного возраста, зажатое между другими домами, словно пыльная коробка.

Универсальный ключ. Несколько слов консьержу, и вот они уже поднимаются на шестой этаж. Без лифта.

Лестница провоняла мастикой, лампы не горели. Они ступали по ступенькам при уличном свете, пробивавшемся в окна на каждом этаже.

На шестом этаже они нашли дверь Хансена — его фамилия была написана на карточке фломастером. Касдан подтянул штаны, поправил куртку и постарался выглядеть дружелюбным. Большой старый плюшевый дядя-полицейский. Он позвонил в дверь. Тишина. Позвонил снова. Опять ничего. Переглянулся с Волокиным: из-под двери пробивался свет.

Он забарабанил в дверь:

— Полиция. Откройте!

Русский уже вытащил «глок». Армянин тоже достал оружие, тихонько ругнувшись. Он толкнул дверь плечом, просто чтобы проверить запоры. Она не была заперта. Касдан отступил, чтобы распахнуть дверь ударом ноги.

И тут дверь открылась. На пороге показался высокий тощий мужчина, длинноволосый, с проседью в бороде.

— Кто вы такие? — спросил он очень спокойно.

Касдан спрятал оружие за спиной.

— Мы из полиции, — мягко произнес он. — Я майор Касдан. А это капитан Волокин. Вы действительно Петер Хансен?

Мужчина кивнул в ответ. На нем был бежевый полотняный фартук, в руке — деревянная ложка. Казалось, он ничуть не удивился появлению двух типов, на которых падал свет из прихожей. Спокойный и непринужденный, швед походил на того, кем он, несомненно, и был: типичный старый холостяк, стряпает себе ужин, пусть и немного поздно по французским понятиям.

— Можно войти? Нам надо задать вам несколько вопросов.

— Прошу.

Развернувшись, Хансен предложил им следовать за собой. Напарники незаметно убрали оружие и по узкому коридору прошли в крошечную гостиную. Продавленный диван и два потертых кресла окружали черный матросский сундук, заменявший низкий столик. По стенам развешаны разноцветные пончо. Кожаные маски, вещицы из лазурита, керамика, стремена из резного дерева, старинные медные навигационные приборы дополняли убранство. Касдан подумал, что подобными безделицами, вероятно, торгуют старьевщицы Сантьяго и Вальпараисо.

— Я провел в Чили всего несколько лет, — заговорил Хансен. — Худших в моей жизни. Но я полностью проникся этой культурой.

Касдан разглядывал старика в бесформенном свитере и линялых джинсах под фартуком. Он выглядел точь-в-точь как состарившийся хиппи, участник митингов протеста семидесятых. Армянин спросил еще спокойнее, стараясь смягчить свой обычный полицейский тон: