Шевалье д'Арманталь

— Принц де Листне? Это еще что за птица?

— Он живет на улице Бак, дом сто десять.

— Я такого не знаю.

— Ошибаетесь, монсеньер, вы его знаете.

— Где же я мог его видеть?

— В вашей прихожей, монсеньер.

— Значит, этот мнимый принц де Листне…

— … не кто иной, как долговязый прохвост Давранш, лакей герцогини дю Мен.

— О, я был бы удивлен, если бы эта злая оса не оказалась замешанной в заговоре.

— Она его душа! И если вы, монсеньер, пожелаете на сей раз расправиться с ней и со всей ее шайкой, то имейте в виду, что все они в наших руках.

— Займемся прежде более срочным делом.

— Да, Нам надо решить, что делать с Вильруа. Готовы ли вы, монсеньер, к решительным действиям?

— Вполне. Пока он изображал из себя оперного героя и только размахивал руками, мы его терпели. Пока он ограничивался клеветой и дерзкими выходками, мы ему прощали. Но теперь, когда речь идет о судьбе королевства, нет, уж извините, господин маршал! Вы и так нанесли Франции достаточный урон как бездарный военачальник, чтобы мы могли позволить вам наносить вред стране вашей жалкой политикой!

— Итак, — сказал Дюбуа, — на этот раз мы арестуем его.

— Да, но с известными предосторожностями: его необходимо застигнуть на месте преступления.

— Ну, это нетрудно. Он ведь ежедневно приходит в восемь утра к королю.

— Да, — подтвердил регент.

— Так вот, вам следует, монсеньер, явиться завтра ровно в половине восьмого в Версаль.

— А потом?

— Вы зайдете к его величеству раньше маршала.

— И там в присутствии короля я обвиню его…

— Нет, нет, монсеньер. Надо…

В этот момент в дверях кабинета появился лакей.

— Молчи, — предупредил регент Дюбуа и, повернувшись к лакею, спросил: — Что тебе надо?

— Вас желает видеть герцог де Сен-Симон.

— Спроси, важное ли у него дело.

Лакей обернулся к герцогу де Сен-Симону, стоящему в приемной, и, обменявшись с ним несколькими словами, сказал регенту:

— У герцога к вам дело чрезвычайной важности.

— Тогда пусть войдет. Вошел Сен-Симон.

— Простите, герцог, — сказал регент, — я сейчас закончу разговор с Дюбуа и через пять минут буду в вашем распоряжении.

Герцог Орлеанский и Дюбуа отошли в угол кабинета. Минут пять они о чем-то шептались, а затем Дюбуа откланялся.

— Сегодняшний ужин у герцога отменяется, — сказал он лакею, выходя из кабинета. — Предупредите приглашенных. Господин регент болен.

— Это правда, монсеньер? — спросил Сен-Симон с неподдельным волнением, ибо герцог, весьма немногих даривший своей дружбой, выказывал то ли из расчета, то ли по душевной склонности большую симпатию к регенту.

— Нет, дорогой герцог, — ответил Филипп, — во всяком случае, не настолько, чтобы следовало беспокоиться. Но Ширак утверждает, что если я не переменю образ жизни, то умру от апоплексического удара. Вот я и решил угомониться.

— Монсеньер, да услышит Бог ваши слова! — сказал Сен-Симон. — Хотя, увы, вы слишком поздно приняли это решение.

— Почему слишком поздно, дорогой герцог?

— Потому что легкомыслие вашего высочества дало чересчур много пищи для клеветы.

— Если дело только в этом, дорогой герцог, то не стоит беспокоиться. Клевета меня так долго преследовала, что пора бы ей уже устать.

— Напротив, монсеньер, — возразил Сен-Симон. — Должно быть, против вас замышляют новую интригу, потому что клевета опять подняла свою ядовитую голову и шипит громче, чем когда бы то ни было.

— Ну, что же еще случилось?

— А вот что: когда я вышел после вечерни из церкви Святого Рока, то увидел на паперти нищего, который просил милостыню и пел. Не прекращая своего пения, он предлагал всем выходящим листки с текстом песен. И знаете, что это оказались за песни, монсеньер?

— Нет. Но, наверное, какой-нибудь памфлет против Ло, или против бедной герцогини Беррийской, или, быть может, даже против меня. Ах, дорогой герцог, пусть себе поют, лишь бы платили налоги.

— Вот, монсеньер, читайте, — сказал Сен-Симон.

И он протянул герцогу Орлеанскому листок плотной дешевой бумаги со стихотворным текстом, напечатанным так, как обычно печатают уличные песни.

Регент, пожав плечами, взял листок и, взглянув на него с невыразимым отвращением, принялся читать:

• О вы, ораторы, чьей гневной речи сила
• Будила в древности в сердцах победный дух,
• И Рим, и Грецию к борьбе вооружила,
• Презреньем заклеймив тиранов злобных двух.
• Вложите весь ваш яд, всю вашу желчь в мой стих,
• Чтоб заклеймить я мог того, кто хуже их!
• — Узнает ли ваше высочество автора этой оды? — спросил Сен-Симон.
• — Да, — ответил регент. — Это Лагранж-Шансель. И он продолжал чтение.
• О, страшный человек! Едва открыл он очи,
• Как увидал барьер меж троном и собой,
• И вот его сломить решил ценой любой,
• И, мысли черные лелея дни и ночи,
• В тиши овладевал — о, мстительный злодей! —
• Уменьем всех Цирцей, искусством всех Медей.
• …Лишь в злодеяниях и черпая отраду,
• С упорством шествуя по адскому пути,
• К заветной цели он надеялся прийти,
• За преступления стяжав себе награду.

— Возьми, герцог, — сказал регент, возвращая листок Сен-Симону, — это так ничтожно, что у меня нет сил дочитать эти вирши до конца.