Рейтинг темного божества

Он часто возвращался мыслями к тому дню, когда их пути впервые пересеклись — там, на Крымском мосту, в трогательной сцене спасения утопающего. Он назвался тогда Стефаном, просто и скромно Стефаном, и привез полумертвого Канталупова в свой дом. Там были белые стены, много зелени, светлая спальня, белые шторы на окнах и маленькая медсестра в белом халатике. Она осмотрела Канталупова и сделала ему укол в предплечье. После этого сладкого укола он уснул и спал долго. Ему приснился совершенно волшебный сон — будто он в номере какой-то гостиницы и с ним его Ирина. Он сжимает ее в своих объятиях и любит, любит, любит до умопомрачения, все никак не в силах насытиться своей страстью. А она, покорная и нежная, целует его глаза, нос его такой смешной, курносый, стриженные ежиком волосы. Гладит и ласкает его, все жарче, все исступленнее.

Он вскрикнул во сне и проснулся в тот момент, когда наслаждение стало запредельно острым, отозвавшись сладкой болью во всем теле. Рядом с собой на постели он увидел медсестру — у нее было личико фарфоровой куколки и волосы странного платинового оттенка, как и у того, кто назвался Стефаном. Белый халатик разошелся, открывая ухоженное тело и упругую грудь. Тесно прижавшись к ослабевшему от наслаждения Канталупову, эта беляночка без всякого стеснения продолжила свое занятие — руки ее нежно и плавно скользили по его обнаженному животу и бедрам. Еще не успев толком проснуться и сообразить, что к чему, он весьма бурно кончил. Медсестра-беляночка вытерла свои прозрачные хрупкие ладошки о шелковую простыню. Она улыбнулась Канталупову и коснулась губами его щеки. Но это было совсем не похоже на женский поцелуй.

— Ну вот тебе и легче, парень, — услышал Канталупов знакомый мягкий голос. — Познакомься, это моя сестра Анна.

Все последующие месяцы общения с ним и с нею, его сестрой, Иван Канталупов терялся в догадках — для чего она надела на себя в ту самую первую их встречу этот прохладный, крахмальный, сияющий белизной медсестринский халат? В таком облачении он никогда ее больше не видел, хотя белый цвет она обожала и нередко рядилась в длинные, странного покроя белые балахоны во время сеансов трансмедитационной релаксации, собиравших полные залы адептов. В белом она должна была появиться и здесь, на ставших уже традиционными лесных мистериях.

Лесные мистерии… Канталупов думал о них со странным чувством. Да, это вам не семинар для полоумных левитаторов и релаксантов во Дворце культуры завода точной механики. Это действо выше градусом, и публика на него съезжается совсем иная. И никого из желающих приобщиться и поучаствовать не пугает ни этакая даль — почти двести километров от Москвы, ни этакая глушь — ближайшая деревня в пятнадцати верстах, а главный ориентир — покосившийся дорожный указатель на просеку к лесному озеру. Но суть действа все та же, как и там, во Дворце культуры. Все тот же театр, без которого пока не обойтись. Не зря, наверное, он говорил: «Время кликуш прошло, время волхвов проходит, наше с вами время, братья и сестры, еще не наступило…»

Он называл братьями и сестрами немногих. С самого первого дня знакомства с ним там, на Крымском мосту, Иван Канталупов случайно или неслучайно оказался в числе этих избранных, особо приближенных Он был горд его выбором. Но порой думал: а почему он выбрал для себя именно их тесный, спаянный общей целью круг? Может быть, потому, что все они слушались, почитали его? Потому что верили его словам, не ставя ни единой буквы под сомнение? Или же оттого, что их мысли и сокровенные желания были у него как на ладони? Читать в их сердцах и умах было ему легко, как по открытой книге. Но даже у него, наделенного таким редким даром, этот фокус получался не со всеми. Возможно, только их — немногих, избранных, отмеченных какой-то особой печатью — он видел насквозь, а другие — прочие, кто обращался к нему за советом, исцелением и помощью на всех этих нескончаемых сеансах, семинарах и мистериях, — были для его внутреннего взора темны и недоступны пониманию.

Эх, видел бы его сейчас кто из мышкинцев, подумал Иван Канталупов, крепко сжимая руль. Так ни в жизнь не поверили бы земляки своим глазам! А ведь год всего и прошел какой-то, с тех пор как сел он на родной пристани на тот московский теплоход. Нет, видно, не теплоход то был, а сама судьба.

А Мышкин — городок его кондовый, родина его изначальная — за это время совсем не изменился. Пристань все та же, и Волга все та же. И сын его Игореха тоже не изменился, не вырос особо даже — пацан мелкий. Жена Ольга, брошенная, покинутая, — о, та изменилась кардинально! Гордость свою женскую окончательно в землю втоптала. Звонит и звонит на его мобильный — плачет, упрекает, грозит, скандалит. Он, Канталупов, у нее теперь и сволочь, и подонок, и гад ползучий… Насчет последнего эпитета она, пожалуй, и права — дракон, он ведь и правда гад, из семейства гадов. В грязи, несмотря на все свои радужные крылья, чешуйчатое брюхо волочит.