29 отравленных принцев

— Да брось меня, и все, — Симонов усмехнулся, — вот проблема-то великая. Брось.

— Ведь пропадешь, если брошу. Под забором жизнь кончишь, — Потехина покачала головой, — и в кого ты только уродился такой беспутный?

— «Я при жизни был рослым и стройным. Не боялся ни слова, ни пули», — снова под Высоцкого спел Симонов.

— Помощи мне от тебя никакой, — Потехина вздохнула, — сам видишь, я одна. Об лед как рыба бьюсь. Все сама, сама. Думала: дети вырастут, передохну хоть немного. Куда там… только хуже. Денег прорва куда-то уходит, в ресторане не пойми что творится. Не финансовый чет, а бардак какой-то. От милиции не знаешь куда деться с этими убийствами. И все на мои плечи, все я а. Никто ведь, Сима, не помогает мне. А ты… Понимать ничего ты не желаешь. И не жалеешь меня совсем. Ведь даже помощи у тебя не прошу. Только сердце мое не рви, такие вещи на людях творишь, клиентов распугиваешь…

— Вещи творю? — Симонов хмыкнул. — И буду творить. Скучно мне, Марьяша, жить. Сам я уже вещь давным-давно. Поиграете вы мной, изломаете и бросите…

— Не паясничай ты, ради бога! Не в театре ведь. Актера из тебя — и того не вышло, а ты все шута горохового роишь! Я о серьезных вещах с тобой говорю.

— И я о серьезных, — Симонов отложил гитару. Потянулся к постели, взял Потехину за руку: — Ну же, Марьяшa… Я хоть и вещь, но цену себе знаю. Вон сколько бабок твоих транжирю. Такими дорогими вещами не бросаются в сорок-то пять лет…

— Наглец ты, — тихо сказала Потехина, — наглец и мерзавец.

— Наверное, — согласился Симонов, нежно целуя ее у, — я такой.

— Пусти!

Но он не отпустил. Крепко сжал кисть — поцеловал начала пальцы, затем ладонь, потом запястье. Приподнялся, пружинистым броском перекинул свое сильное тело на постель, обнял Потехину. Она пыталась его стукнуть от себя, но трепыхалась все слабее, слабее… Потом папка с финансовым отчетом с трагическим грогом шлепнулась на ковер, одна из свечей погасла, испуская сладкий аромат жасмина и нильской лилии… За окном на улице барабанил по крышам ливень, тугие струи смывали пыль, гарь, сажу, грязь, сухую листву, душный гнилой мусор. Марья Захаровна Потехина уже без шелкового халатика лежала на смятой постели. Голова ее покоилась на груди Симонова: Он обнимал ее, словно боялся отпустить после всего…

— Вот всегда у нас так, — прошептала Потехина, — какой же ты все-таки мерзавец, детка… Не жалеешь ты меня, ох, не жалеешь…

Симонов перебирал ее волосы, гладил черные густые жесткие пряди.

— Не жалею… не зову, не плачу, — он чуть отодвинулся и заглянул ей в глаза, — так у нас всегда было и так у нас всегда будет, Марьяша. Потому что одного поля мы с тобой ягодки. А насчет трудов и одиночества ты мне в жилетку не плачь. Вранье все это. А если посильнее прижмут — выкрутишься. Ты же у меня баба умная.

Потехина только вздохнула, прижалась горячей щекой к его груди.

— А где твой медальон, — спросила она вдруг, — тот, с пулей вделанной?

— Нет медальона, — ответил Симонов, — потерял.

— Так и все растеряешь. — Потехина приподнялась на локтях. — Он же золотой! Как же так? Ты его хранил, говорил, это боевой талисман. И пуля там та самая, твоя.

— Там гильза. Нету там никакой пули. Нету пули — шрам остался…

Потехина провела ладонью по его коже: на левом боку под ребрами — глубокий шрам.

— Как подумаю, что они ее из твоего тела вырезали, так мне страшно становится, — прошептала она, — как ты живым-то остался после такого ранения? Какие врачи там в этой Абхазии-Лимонии? И зачем ты туда ездил?

— Дурак был.

— А сейчас поумнел? За десять лет ума много прибавилось, да? Все-таки не годится это, слышишь ты, не годится такие обереги терять. К большому несчастью это, — Потехина заглянула в лицо Симонова, — и так у меня на сердце тяжело, страшно, неспокойно, а тут еще…

— А чего ты боишься? — спросил Симонов. — Ресторан открыли.

Потехина снова легла. Немного отодвинулась к краю кровати. Натянула на себя шелковое кремовое покрывало.

— Давай спать, что ли, поздно уже, — сказала она, — завтра рано вставать.

Глава 26

ПОДВОХ

От допроса Симонова Никита Колосов не ждал никакого подвоха. Беседа грезилась ему в самых мирных, традиционных протокольных рамках: видел? Не видел. Знаю? Не знаю. Катись. К тому же мысли Колосова были заняты совсем другой новостью: с утра стало известно, что Юрий Воробьев задержан прокуратурой, возбудившей совместно с ФСБ уголовное дело по факту хищения таллиума сульфата из НПО «Сатурн». Оставалось лишь ждать, какими будут последствия этого шага. Колосов, как всегда, ничего хорошего не ждал. А Лесоповалов, взвешивая все шансы за и против задержания главного свидетеля, делал следующий вывод: «Мы, Никита, свои обещания перед парнем сдержали? Сдержали. На воле доставили погулять. За нары пусть на чекистов обижается. А они, в свою очередь, тоже правы. Вор должен где сидеть? В тюрьме».