Снежная смерть

Я поднимаю руку, как бы говоря: «валяйте дальше».

— А я — потенциальный обвиняемый, да? — в голосе Яна слышится агрессия.

— Ты свидетель, вот и все.

— Но я ничего не видел!

— Ты видел Марион Эннекен.

— Чистое совпадение!

— Больше пока никого не сможешь опознать?

— Это все-таки был не курорт!

— Ладно, но если вдруг что-то вспомнишь… пока.

— Да что он себе напридумывал? — бормочет Ян, когда Лорье уходит. — Что я и с Марион, и с Соней? Что я их убил, потому что они хотели меня продинамить? Как подумаю, в каких переделках мы с ним побывали вдвоем, а теперь он в этой чертовой форме!

Блокнот. Я спрашиваю: «Давно дружите?», и при этом у меня такое впечатление, будто я играю в «Тарзане».

— Мы учились вместе в лицее. Потом ненадолго потеряли друг друга из вида, а потом, когда я приехал тут горбатиться, опять подружились.

«Он тогда с Соней?»

— Нет. Я даже не знал, что они встречались. Об этом ни слова не говорилось. Я узнал от одного инструктора, Пайо. Он сказал мне, что Лорье был в жуткой депрессии из-за барменши из «Мунволка». Роман, о котором судачила вся деревня. Жандарм и шлюха. Теперь, как подумаю, это странно, что она знала Марион, и что обеих убили в течение недели. И, самое главное, не вижу, какая связь с вами. Кроме физического сходства. Ну ладно, хоть они там с собакой, но мне все равно нужно пойти туда, правда. Вас отвезти?

Знаком отказываюсь. Я не хочу двигаться. Уточнение: я не хочу, чтобы меня двигали. Мне кажется, что от малейшего толчка я рассыплюсь на кусочки. Рука ноет, щеку тянет, грудная кость горит. «Моя селезенка стала как у слоненка…». Элиз, звезда комического варьете. Ох, как бы это было здорово! Плясать в марсельском «Альказаре» полураздетой, в страусовых перьях, распевая дебильные куплетики. Я еду наугад в гостиную, выписывая восьмерки, как пчела.

— Звонит ваш дядя! — кричит мне запыхавшаяся Иветт.

Наверное, она нажала на клавишу для усиления звука, потому что сквозь треск я слышу голос дяди.

— Где вы? — спрашивает у него Иветт. — Мы неделю пытаемся с вами связаться!

— Я был в Кракове, теперь я в Италии, в Карраре, по поводу заказа мрамора. Я тоже пытался, вам дозвониться много раз, но все время попадал на автоответчик! — сердито добавляет он.

Черт, никто не додумался сказать ему, что мы переехали из его дома!

— Как там Элиз? — спрашивает он.

— Хм… хорошо, все в порядке, ну, то есть…

— Мне звонил малыш Лорье из жандармерии. Судя по всему, что-то серьезное.

Иветт путается в невнятных объяснениях. Я царапаю в блокноте: «Скажи ему все!» Она протяжно вздыхает и подчиняется. Дядя слушает молча, пока она не доходит до смерти Сони.

— Да, я в курсе, — говорит он тихо. — Расследование как-то продвинулось? — добавляет он.

— Увы, нет! — Иветт приходится кричать, поскольку связь плохая.

— Ничего не слышу! — надрывается он, а в это время я, превозмогая боль, поспешно записываю вопросы, которые хочу задать ему.

Многократные «алло!», и наконец связь нормализуется.

— Я позвоню в жандармерию, — говорит дядя. — И приеду как можно скорее.

Подожди! Быстрее, я протягиваю листочек Иветт.

— «Вы часто виделись с Соней?» Это Элиз хочет, чтобы я у вас спросила, — уточняет она.

— Она иногда звонила, когда я приезжал на выходные. Она чувствовала себя очень одинокой, — добавляет он изменившимся голосом.

— Я продолжаю читать вам вопросы Элиз: «Вы знали, что она употребляет наркотики?»

— Конечно! Все это знали. Я и убедил ее пойти лечиться.

— «Вы знали Марион Эннекен?», — читает Иветт.

Короткая пауза в трубке. И дядя продолжает подозрительно беззаботным тоном:

— Нет, не знал. А что, должен был знать?

— Понятия не имею! — протестует Иветт.

— Слушайте, меня ждут поставщики, да и счетчик крутится! Перезвоню завтра! Элиз, никаких глупостей!

И с этими словами он вешает трубку.

— Он звонил из Италии! Да уж, это ему влетит в копеечку! — с неодобрением говорит мне Иветт.

Я раздраженно комкаю листок с вопросами, оставшимися без ответа. Корочки на ранах трескаются.

— Ну вот, умудрились кровь себе пустить! Боже мой, в четыре года с вами было меньше хлопот!

Ясное дело, тогда я еще верила в Деда-Мороза.

Иветт идет за спиртом и ватой. Готова дать здоровую руку на отсечение — мой дядя знает что-то, о чем мы не догадываемся. Иветт возвращается и относительно ласково промокает мне кисть и предплечье. «На сей раз Франсина продулась!» — сообщает она, убегая к ломберному столику в соседнюю комнату. Кто бы мог подумать, что Иветт превратится в страстную картежницу? Скоро дойдет до того, что меня будут резать в метре от нее, а она не выпустит из рук свое каре тузов.