Флердоранж — аромат траура

В пятой камере Островская сидела одна. Остальные камеры в ИВС были «мужскими» и забитыми задержанными под самую завязку. А пятая стала «женской». И кроме Островской, сейчас задержанных женщин в районе не было.

Китенко открыл дверь. Островская сидела на нарах: голова и плечи опущены. На плечах — вязанная теплая кофта внакидку.

— Вот, Галина Юрьевна, я, значит… Ненадолго, на пять минут, — Трубников ощущал, как медленно и неуклюже рождаются слова, точно и говорить-то разучился.

— Закрою, постучишь потом, — сказал Китенко. Вздохнул, захлопнул дверь и удалился.

Островская подняла голову. Хмель давно уже прошел вместе со сном и лекарством. Ее худое смуглое лицо было таким измученным.

— Вот книжку вашу привез. — Трубников подошел, нагнулся и положил томик Катулла на серое тюремное одеяло.

Островская вздрогнула. Взяла его за руку, прижалась лбом к тыльной стороне его кисти. Замерла. Трубников стоял перед ней. Слышал, как тикают его наручные часы рядом с ее смуглым виском. Долгую трудно любовь покончить… Даже вот этим.

— Коленька, милый мой… прошу тебя, спаси меня… Я не понимаю, что со мной, зачем я здесь… Я ничего не сделала…

Он сел рядом с ней на нары. Она не отпускала его руку.

— Помоги мне, спаси… Мне так страшно, так страшно…

— Ничего, не надо, не бойся, слышь? — Он слышал и свой голос, и ее всхлипывания. Чувствовал, как давит, точно чугунная, на вспотевший лоб милицейская фуражка. — Галя, Галя, слушай меня… Не бойся ничего, не плачь. Потерпи немножко, скоро выйдешь отсюда.

— Правда?

— Обещаю тебе. Скоро все кончится. Прости меня за то… За то, что не уберег тебя от этого всего… Кто б он ни был — мертвый или живой, — я его найду, обещаю тебе. Ты только потерпи немного, а? Совсем немного. Кормят вас тут как? Ты скажи, чего передать. Я достану. Если сам не смогу приехать, буду занят — завтра, послезавтра, через охрану передам.

— Ничего, ничего не надо, Коленька… А ты… осторожнее там, я прошу тебя, умоляю, — Островская снова взяла его руку в сваи руки. — Осторожнее, себя береги… А насчет еды… Да не надо мне ничего, потерплю, не умру… Или, может, печенья какого-нибудь… И сахара к чаю…

Когда капитан Китенко открыл дверь, они простились тихо и немного скованно. Перед уходом Трубников оставил ей все свои сигареты и коробок спичек.

Сразу после допроса Островский, который, впрочем, ничего нового не дал, Никита Колосов вместе со следователем прокуратуры поехал в офис агрофирмы «Славянка». С последнего посещения все здесь изменилось. Проходная была пуста, охрана отсутствовала. На нижних этажах, занимаемых сотрудниками агрофирмы, мельтешило бесцельное броуновское движение — из кабинета в кабинет, от телефона к телефону, от факса к монитору компьютера, словно в прорубь с головой — в Интернет и назад к суровой безжалостной действительности.

Этот офисный улей все еще по инерции жил по своему прежнему привычному ритму. Но ритм этот, никем уже не направляемый, то и дело сбивался. Кабинет Чибисова был закрыт и опечатан еще накануне. И никто из клерков не заглядывал туда, как бывало, с документами, накладными, счетами и сводками. Большая траурная фотография бывшего хозяина «Славянки» вся в цветах стояла в приемной на столе Елизаветы Кустанаевой, кожаное менеджерское кресло которой тоже пустовало.

В офисе все лихорадочно ждали возвращения старшего агронома и старшего бухгалтера из Москвы от Хвощева. Никита Колосов и следователь прокуратуры подоспели как раз к развязке этого долгого и напряженного ожидания. Вместе с бухгалтером и агрономом из Москвы приехали старик Кошкин, Кустанаева и отец Феоктист.

Настроение у них было подавленное. Никита подумал, если кто-то из них и возлагал какие-то надежды на Хвощева, то после посещения госпиталя они, видимо, окончательно угасли.

Следователь прокуратуры сразу же удалился вместе с главным бухгалтером в финчасть, его интересовала отчетная документация; Колосов же подошел к отцу Феоктисту. Присутствие священника здесь, в столь суетном и нервозном месте, как на глазах разваливающаяся фирма, само по себе было делом необычным.

— Ну, какие новости, святой отец? — спросил он.

— А, какие у нас новости, — отец Феоктист горько махнул рукой. — Были у Антона Анатольевича. Очень плох он, очень… Такие удары судьбы и здоровый не выдержит, а калека-то… Я пытался поговорить с ним, я ведь обещал вам. Но он полностью как-то от всего отрешен. Словно и не слышит нас.