16  

На пороге он вздрогнул. Позади своего письменного стола он увидел кровать и старуху с подкрашенными волосами, которая положила книгу и уставилась на него.

– Входите, – сказала Марта, – не обращайте на меня внимания. Я Марта. Это ведь вы работаете для Людвига? Он вам записку оставил.

Марк прочел несколько строк, в которых Кельвелер все разъяснял. Все понятно, но он что, думает, так уж легко работать, когда у тебя кто-то торчит за спиной, черт бы его побрал.

Марк кивнул в знак приветствия и уселся за стол. Надо сразу обозначить дистанцию, потому что эта старуха показалась ему болтливой и до ужаса любопытной. Видно, Кельвелер не опасается, что она станет рыться в его папках.

Он чувствовал, что она рассматривает его сзади, и от этого весь сжался. Взял в руки «Монд», но сосредоточиться никак не мог.

Марта разглядывала парня со спины. Одет во все черное, узкие брюки и полотняная куртка, ботинки и волосы тоже черные, роста невысокого, чересчур худой, смахивает на неврастеника, проворный, но крепышом не назовешь. Лицом ничего себе, щеки слегка впалые, что-то индейское в нем есть, но вообще недурен, черты тонкие, статный. Ладно. Притремся. Не станет она ему мешать, он из породы дерганых, а такие любят в одиночку работать.

Марта встала и надела пальто. Надо пойти забрать вещи.

Марк замер на половине строки и обернулся.

– Людвиг? Это его имя?

– Ну да, – ответила Марта.

– Но его зовут не Людвиг.

– А вот и нет. Его зовут Луи. Луи, Людвиг – одно и то же, разве не так? А вы, значит, племянник Вандузлера? Армана Вандузлера? Он шикарно вел себя с девочками, когда был комиссаром.

– Меня это не удивляет, – сухо отозвался Марк.

Вандузлер-старший никогда ни в чем не знал меры. Его жизнь была чередой пылких романов, легких расставаний и удовольствий, щедрой, но также и опустошительной, за что осторожный с женщинами Марк нещадно порицал его. Это было вечной темой их споров.

– Он ни разу не ударил проститутку, – продолжала Марта. – Когда я попадала к вашему дядюшке, мы подолгу беседовали. Как он? А вы на него немного похожи, если приглядеться. Ладно, оставляю вас работать.

Марк встал, держа в руках точилку и карандаш.

– А все-таки Кельвелер… Почему вы зовете его Людвигом?

Этот-то куда свой нос сует?

– А что не так? – удивилась Марта. – Разве Людвиг – плохое имя?

– Да нет, звучит неплохо.

– А по мне, так это лучше, чем Луи. Луи… Луи… глуповато звучит по-французски.

Марта застегнула пальто.

– Да, – проговорил Марк. – А откуда он, Кельвелер? Из Парижа?

И какого черта он пристает к ней со своими вопросами? Отпустил бы старуху – и дело с концом. Запахнув полы пальто, Марта и сама замкнулась.

– Так из Парижа? – не унимался Марк.

– Из Шера. И что с того? Разве человеку нельзя зваться, как он хочет, пока других законов не придумали?

Марк кивнул, кое-что не укладывалось у него в голове.

– Ну а Вандузлер, что за фамилия? – поинтересовалась Марта.

– Бельгийская.

– Ну вот.

Марта вышла, сделав на прощание жест, означавший, если Марк правильно его истолковал, «не лезь не в свое дело».

Марта, ворча, спускалась по лестнице. Больно любопытный, больно разговорчивый этот парень, прямо как она сама. Впрочем, если Людвиг ему доверяет, его дело.

Марк вновь уселся за стол, слегка встревоженный. Пусть Кельвелер работал в министерстве внутренних дел. Но то, что он продолжает всюду совать свой нос и ведет этот безумный архив, казалось Марку нелепым и бессмысленным. Громкие слова всего не объясняют. За громким словом частенько прячутся ожидающие своего часа мелкие личные счеты, иногда справедливые, а порой отвратительные. Марк поглядел на полки, где теснились коробки с архивом. Нет. Он всегда держал слово, как честный парень, честный до того, что мог утомить остальных своей честной болтовней, и рыться в бумагах он не станет. Не так много у него добродетелей, чтобы одной пожертвовать.

VIII

Часть ночи Луи Кельвелер провел в размышлениях. Накануне вечером он считал владельцев собак, которые приводили своих питомцев пописать на площадке рядом со скамьей 102. Их было не менее десяти, чертов хоровод писающих собак и покорных хозяев. С половины одиннадцатого до полуночи он вглядывался в лица, записывал приметы, чтобы различать их между собой, но не мог представить, как проследить за каждым. На это могут уйти недели. И это не считая тех, что приходили до половины одиннадцатого. Адский труд, но бросить нельзя ни в коем случае. Возможно, убита женщина, он всегда чуял дерьмо и теперь не мог бросить то, что начал.

  16  
×
×