Ключ от миража

Он снова прислушался, но все было тихо. «Какая странная тишина в этом доме, — подумал Никита; — Как вата. И все звуки глохнут в ней, растворяются. Только вот наверху ветер свистит…»

Он медленно поднялся на один пролет к мусоропроводу. Вот тут все и было — Бортникова ударили здесь тем самым кухонным топориком. А за полтора месяца до этого во дворе за гаражами кто-то ударил таким же кухонным топориком семнадцатилетнего Багдасарова. Что может быть общего, кроме орудия нападения, между этими двумя такими разными фактами? Что вообще могло быть общего у начальника службы безопасности авиафирмы «Трансконтинент», на поверку оказавшегося вором и мошенником, с этим мальчишкой, обычным дворовым драчуном?

Что это за дело? И где его начало? Тут, на площадке, или там, во дворе? Ведь они со Свидерко на сто процентов были уверены, что в убийстве Бортникова имелся один-единственный мотив — корыстный. Но за что же тогда пострадал Багдасаров? За эту вот потасовку?

По заключению эксперта, телесные повреждения Багдасарову были нанесены в тот же вечер, примерно между восемью и девятью часами. Но драка закончилась гораздо раньше. Мальчишки разбежались и… И что же тогда получается? Что произошло с Багдасаровым потом?

Никита поднялся на пятый этаж. Из квартиры Вишневской не доносилось ни звука. Дверь сдвоенной квартиры под общим номером 15, принадлежащей, как и многое в этом доме, Тихим, была заперта.

Никита чуть помедлил, собираясь с духом, и храбро нажал кнопку звонка четырнадцатой квартиры. Собственно.., что лукавить, за этим он и приехал сюда сегодня вечером. А все остальное, даже эти неуклюжие поиски свидетелей, было только предлогом…

Дверь открыла Катя — в махровом домашнем халатике, с распущенными волосами, без косметики. Лицо ее выражало тревогу и любопытство — кто это там за дверью в этот вечерний час?

Этого, конечно же, нельзя было делать. Это категорически запрещали все ведомственные специальные инструкции. И начальство свое и московское, узнай оно о такой вопиющей дешифровке негласного сотрудника, введенного в операцию, по головке бы за это не погладило. Но…

— Ты? — Катя даже отпрянула. — Ой… Что случилось? Опять?!

Он смотрел на нее. Как дурак, как немой болван. А ведь так хотелось сказать — ничего не случилось, просто я должен был тебя сегодня увидеть, обязательно увидеть, иначе…

Катя высунулась на площадку, схватила его за рукав куртки, с силой втащила в квартиру, захлопнула дверь.

— Ну? — Она, кажется, даже побледнела от волнения. — Что произошло?

— Ничего. Я тут свидетелей опрашивал. Гринцер и Сажина, — Никита не узнавал своего голоса — чужого, глупого. — Вот решил заглянуть. Не бойся, меня никто из твоих соседей не засек.

Катя молчала. Он не знал, что делать дальше. Опять он все испортил! Без приглашения прошел в комнату. На диване — пачка набивших оскомину оперативных снимков. И только один снимок лежит отдельно, точно его только что брали в руки и изучали.

— Это? — тихо спросил Никита, кивая на фото. — Оно самое?

— Да. — Катя подошла к нему.

— Метод исключения в действии? Работает?

— Работает. Надо только кое-что напоследок проверить. Я как раз собиралась тебе звонить, Никита.

— Зачем? — Он повернулся. Она была совсем рядом — только обнять. Плюнуть на все условности, не быть круглым закомплексованным дураком и болваном — обнять ее крепко-крепко, прижать к себе, такую родную, любимую, желанную, нежную…

— Мне завтра обязательно потребуется диктофон, — сказала Катя, отступая, уклоняясь от его близости. — И я.., я просто хотела, чтобы ты мне его завтра утром привез.

Глава 25

ПАВЛИК

Сколько Павлик себя помнил, он всегда гулял во дворе один. Может быть, когда-то давно, когда он был еще совсем маленький и когда у них с мамой был папа, они гуляли с ним вместе, вдвоем. Но это случалось так редко, что порой Павлику казалось — все это ему просто приснилось.

Двор в доме, в котором раньше жил дедушка, а теперь жили они с мамой, Павлику сначала очень, очень не понравился, но потом, спустя какое-то время, показался вполне сносным. Во дворе было много снега, карусель, качели. По дорожке вышагивали важные черно-серые птицы, мама называла их вороны. Павлик раньше думал, что это орлы. Но мама сказала, что орлы в городе не живут. И каждый раз повторяла Павлику басню, которую он знал почти наизусть: «Вороне как-то бог послал кусочек сыра».