Прощай, Византия!

Колосов посмотрел на коллегу: в его глазах светилась твердая убежденность в своей правоте. Здесь, в Волгограде, была сформирована своя собственная версия произошедшего. И за просто так из-за каких-то там московских, пусть и громких, событий ломать ее здесь никто не собирался.

Глава 29. ЧАО, ВИЗАНТИЯ!

Воспользоваться приглашением Павла Нина не решилась: в кабинете гремели раскаты грома. Павел о чем-то гневно объяснялся с Ираклием. За плотно закрытой дверью, увы, разобрать, о чем шла речь, было невозможно, но ссора была такой силы, что отзвуки ее долетали даже до тихой детской на втором этаже. К скандалу в кабинете чутко прислушивались Ирина и Зоя. Зоя, бледная, осунувшаяся, с синими кругами под глазами, за завтраком, как заметила Нина, почти ничего не ела, пила только крепкий кофе. После завтрака Ирина начала собираться в больницу к матери — Варваре Петровне.

— Я с тобой сегодня поехать не смогу, что-то совсем у меня нет сил, — тихо сказала ей Зоя.

— Я все сделаю сама. — Ирина с помощью приходящей домработницы Клавдии собирала большую сумку: укладывала белье, чистые полотенца, фрукты, соки, минеральную воду.

— Я сейчас вызову такси. — Зоя взяла телефон.

— Я сяду на автобус, а за Кольцевой поймаю машину. — Ирина подняла тяжелую сумку. — Ого!

— Никаких машин. Вот тебе деньги. — Зоя — старшая сестра — достала из своей сумки, валявшейся в холле, кошелек и протянула Ирине несколько купюр. — Вызову тебе такси, оно будет ждать тебя у Склифа. На нем и вернешься сюда. И нигде, пожалуйста, по дороге не задерживайся.

— Я хотела к Денису…

— Нет, только не сегодня, — жалобно взмолилась Зоя. — Я прошу тебя.

В этот момент дверь кабинета с грохотом распахнулась, и на пороге возник Ираклий с перекошенным лицом.

— Ну, хочешь, я сейчас вены вскрою и покончу со всем этим?!! — крикнул он так, что на люстре в гостиной дрогнули хрустальные подвески. Он пронесся мимо девушек к входной двери и вылетел во двор.

Через минуту тишину разорвал рев мотоцикла. Ворота раскрылись, закрылись…

— Куда же он по такой ужасной дороге на мотоцикле? — тревожно спросила Нина. — Очень скользко, так и до беды недалеко.

Зоя, стоявшая у окна, только махнула рукой. Спрашивать: а при чем тут, собственно, вскрытые вены? — таким образом, было не у кого. Нина поднялась в детскую — после утренней прогулки Лева ел за завтраком с чуть-чуть большим аппетитом, чем обычно. И это уже был некий прогресс. Теперь он дремал на кровати. Рядом с ним на подушке покоился плюшевый жираф. Левина рука обнимала его за шею. Нина долго смотрела на них — на глаза ее отчего-то наворачивались слезы.

После бегства Ираклия (он забыл свое утреннее обещание служить своим домашним защитой) и отъезда Ирины в доме все замерло. В этой давящей могильной тишине Нина не знала, куда себя деть. Снова тщательно исполнила роль «радистки Кэт», послав Кате длиннющую подробную эсэмэску с описанием всех последних домашних перипетий. Получила ответ. «Никита улетел в Волгоград, — писала Катя. — Попытайся изыскать новый предлог к тому, чтобы я опять приехала к вам».

Ответ Нину несколько приободрил. Острое чувство заброшенности и сиротства прошло. «Поговорю снова с Павлом, — храбрилась она. — Наверное, теперь уже можно, он успокоился после этого их адского ора друг на друга».

Она подошла к дверям кабинета и постучала. Ей никто не ответил. Она постучала снова — и снова молчание. Сердце Нины сжалось — не помня себя, она рванула дверь. Залитая дневным светом комната, книжные стеллажи, загроможденный стол, на нем — горящая лампа под абажуром. Электрический свет при дневном казался лишним, фальшивым. Павел, закрыв руками лицо, сидел в углу на диване. Он не пошевелился, когда Нина подошла к нему.

— Вам что, плохо? — тревожно спросила она.

Он поднял голову. Взгляд его темных глаз был мутным, его застилала от испуганного вопросительного взгляда Нины, вообще от всего этого привычного, набившего оскомину комнатного мира какая-то пелена…

…Звуки флейты. Ветер с моря колышет легкий шелковый занавес. Просторная мраморная терраса залита солнцем. Здесь не там — здесь никто никогда не вспоминает, не печалится о снеге и надвигающихся холодах. Здесь печалятся совсем об иных вещах…

…Ветер несет с собой соленый запах моря и аромат цветов нижнего парка. Магнолии нависают над мраморными скамьями. Лестница, пышущая полуденным жаром, кажется бесконечной — ступени, ступени, ступени… В императорском пруду плавают лебеди, белые цапли ловят лягушек, чинно ступают по мелководью, распугивая алых священных ибисов — дар давно утраченных египетских провинций. В коридорах и переходах огромного дворца тихо и прохладно. Только недавно сменился караул. Солдаты на солнцепеке на сторожевых дворцовых башнях маются от жары и безделья. Играть в кости строго запрещено. Солдаты, сняв железные шлемы, лениво переругиваются, обсуждают портовых шлюх, новости ипподрома. Смотрят из-под ладоней туда, в солнечную даль, на великий город, раскинувшийся на холмах по берегам пролива. Тут, во дворце, — служба, там, в городе, — воля. Шумная гавань, набитая судами со всех концов света, многолюдный рынок, монастыри, храмы, паперти, полные нищих и убогих — ослепленных пленных болгар, покалеченных славян с отрубленными пальцами, чтобы никогда уже не держали боевых луков и копий. Дальше — ипподром, конюшни, таверны, где за медную монету подают красное вино с Кипра, общественные уборные, термы, лупанары, по старинным, еще римским, вкусам полные жеманных евнухов и женщин — стройных и полных, тощих и толстых, как слонихи, с белой, желтой, смуглой и черной, как эбеновое дерево, кожей. И все это там, на жаре, внизу, за стенами дворца бродит, варится в собственном соку — закрой глаза и представь, протяни руку и коснись. И все это город императора — Константинополь, драгоценная жемчужина, светоч христианского мира…