Аптекарша

Я подумала о том, сколько моих друзей и знакомых не однажды и во всеуслышанье мечтали о внезапной смерти: просто упасть замертво, и никаких тебе больниц, никаких кислородных шлангов и капельниц. Мгновенная безболезненная смерть — разве это не благо для старика, которому, возможно, предстояли бы месяцы мучительного умирания?

— А Марго? Вдруг она что-то заметит?

— Это она-то? Не беспокойся, сообразительность — это не по ее части, у нее совсем другие таланты. Она знает, что у деда больное сердце, и когда обнаружит труп, поднимет крик и вызовет врача, а нам больше ничего и не требуется.

— А ее муж? Сообразить, что твой дедушка, может быть, неспроста так удачно для тебя умер, — это же как дважды два. И почему, собственно, Марго так его боится?

— Да уж есть причины. Пока он сидел, она тут гуляла направо и налево — и с его лучшим другом, и с его братом. Ясно, что Дитер обо всем этом теперь прознает. И начхать ему, от чего дед помрет, лишь бы бабки получить, и тогда мы квиты.

Потом, когда мы с Левином перебирали колбочки с ядом, для меня это было вроде отвлеченной интеллектуальной игры. Когда я чего-то не знала, Левин справлялся в медицинском справочнике, пока наконец не сделал свой выбор.

— А он часом не выдохся? — спросил он вдруг. — Может, стоит его сначала испытать. — И задумчиво посмотрел на Тамерлана.

Я, должно быть, изменилась в лице, ибо он поспешно добавил:

— Да я пошутил, пошутил. — Потом, изображая профессора, изрек: — Тщательно обработав лунку, мы поставим временную пломбу.

Мне нравилось, когда Левин строил из себя ученого, поэтому я прикинулась дурочкой и спросила:

— А что такое лунка?

— Дефект в эмалевом покрытии зуба, — наставительно произнес он, упиваясь тем, что нудные семестры на факультете стоматологии наконец-то хоть на что-то пригодились.

Взгляд мой упал на дивное фото дедовской виллы, которое Левин повесил у нас на кухне. Снимок убеждал безмолвно и куда лучше самых лукавых Левиновых рассуждений. Там мое место, а не в чужой съемной квартире без балкона и сада. Даже новому дому Дорит (обошедшемуся намного дороже, чем планировалось) с моей виллой не тягаться.

— Просто репетиция, — сказал Левин, когда мы в четверг вечером отправились в Фирнхайм на кабриолете — «порше» уж больно всем бросается в глаза.

Герман Грабер ложился рано, а вставать любил поздно. Вечером, уже в постели, он, нацепив наушники, потому что был глуховат, смотрел телевизор. Это означало, что никаких других звуков в доме он не слышит, ну разве что если бы бомба взорвалась. Взломщиков он не боялся, акции и деньги хранил в банковском сейфе.

Обстановка в доме поражала тяжеловесной безвкусицей. Замшелые плюшевые портьеры, дубовые резные шкафы, потемневшие от времени панели. Старик, похоже, был глубоко равнодушен ко всей этой рухляди, включая многочисленные серебряные шкатулки и фарфоровые статуэтки покойной жены.

Разумеется, ключ у Левина был с собой.

— Я в подвал, подпаять кое-что надо, — объяснил он Марго, направляясь вниз, где у Германа Грабера была оборудована хоть и допотопная, но солидно оснащенная мастерская. Марго с любопытством уставилась на авторадио, зажатое у Левина под мышкой.

Пока я вместе с Марго составляла на кухне для деда диетическое меню на завтра, Левин успел незаметно притащить из машины портативную ручную дрель и прошмыгнуть с ней вверх по лестнице. Он знал, что вставная челюсть деда хранится в ванной комнате в обыкновенной чашке; по субботам, в свой банный день, Герман Грабер заливал ее дезинфицирующим раствором, а в обычные дни оставлял просто так.

Миниатюрным сверлом Левин просверлил в двух пластмассовых зубах два отверстия, заложив в каждое по таблетке. После чего слегка замазал отверстия тонким слоем, поставив скорее символические временные пломбы, способные быстро раствориться под воздействием слюны.

Проделав все это, Левин положил челюсть обратно в чашку, а дрель и авторадио отнес назад в машину. Когда он вернулся к нам на кухню, на лице его читалось неподдельное облегчение.

— Ну вот, радио в порядке, — объявил он, а затем обратился к Марго: — О Дитере ничего не слышно?

— Не-а.

— Значит, может объявиться в любой момент?

— Ага, и тогда общий привет.

Сказав ей, что хотим еще успеть в кино, мы уехали.

В Хайдельберге, желая попасться на глаза кому-то из прохожих — что удалось нам без всякого труда, — мы прошвырнулись по главной улице, выпили на Театральной площади по чашечке кофе и с некоторым опозданием, которое не осталось незамеченным в зрительном зале, явились на вечерний сеанс.