Голос скрипки

- Понимаю. Но мне обязательно нужно с ним переговорить.

- Можете попытаться завтра утром после концерта.

Наверху хлопнула дверь.

- Ну вот, - сказала синьора Вазиле Коццо, - горничная пошла домой.

Комиссар бросился было к входной двери.

- Предупреждаю, комиссар, это не совсем горничная, а скорее экономка, - уточнила синьора Клементина.

Монтальбано открыл дверь. Женщина лет шестидесяти, прилично одетая, спускалась с последних ступенек лестничного пролета. Поздоровалась с ним кивком головы.

- Синьора, я комиссар…

- Я знаю.

- Вы идете домой, и я не хочу, чтобы вы зря теряли время. Маэстро и синьора Ликальци были знакомы?

- Да. Уже два месяца. Синьора сама пожелала представиться маэстро. А он очень даже обрадовался. Ему красивые женщины нравятся. Они стали разговаривать, и так задушевно. Я приготовила для них кофе. Взяв чашки, они закрылись в кабинете, в том, из которого ничего не слышно.

- Со звукоизоляцией?

- Да-да. Чтоб соседям не мешать.

- Синьора приходила снова?

- Может быть, без меня.

- А когда вы бываете?

- Разве вы не видите? Вечером ухожу.

- Удовлетворите мое любопытство. Если у маэстро нет телевизора и он не читает газет, откуда он узнал об убийстве?

- Я ему сказала, так, между делом, сегодня после обеда. На улице видела объявление о завтрашней поминальной службе.

- И как отреагировал маэстро?

- Очень плохо. Попросил таблетки от сердца, прямо почернел весь. Ну уж и напугалась я! Желаете еще что-нибудь узнать?

Глава 16

Утром Монтальбано пришел в комиссариат в сером костюме, светло-голубой рубашке, галстуке приглушенных тонов и черных ботинках.

- Прямо загляденье, - оценил Мими Ауджелло.

Не говорить же ему, что он так вырядился, чтобы в девять тридцать вечера слушать сольный скрипичный концерт. Мими решил бы, что он рехнулся. И то сказать, во всей этой затее есть что-то безумное.

- Я сегодня иду на похороны, - пробормотал он.

У него в кабинете звонил телефон.

- Сальво? Это Анна. Только что мне позвонил Гвидо Серравалле.

- Из Болоньи?

- Нет, из Монтелузы. Сказал, что мой телефон ему уже давно дала Микела. Он знал, что мы дружим. Сейчас он приехал на похороны и остановился в «Делла Балле». Пригласил меня с ним пообедать, во второй половине дня он уезжает. Что мне делать?

- В каком смысле?

- Не знаю, я чувствую себя неловко.

- Почему?

- Комиссар? Говорит Эмануэле Ликальци. Вы придете на похороны?

- Да. Во сколько?

- В одиннадцать. Потом прямо из церкви гроб отправят в Болонью. Есть новости?

- Ничего существенного. Вы еще задержитесь в Монтелузе?

- До завтрашнего утра. Я должен договориться с агентством по недвижимости о продаже виллы. После обеда я поеду туда с агентом, он хочет все посмотреть. Ах да, вчера вечером я летел в одном самолете с Гвидо Серравалле. Он тоже приехал на похороны.

- Щекотливая ситуация, - вырвалось у комиссара.

- Вы так считаете?

Доктор Эмануэле Ликальци снова надел свою маску.

- Поторопитесь, вот-вот начнется, - сказала синьора Клементина, пригласив его в комнату рядом с гостиной. Они уселись. Ради такого случая синьора надела длинное вечернее платье. Выглядела она как постаревшая дама с портрета работы Джованни Болдини. Ровно в девять тридцать маэстро Барбера начал концерт. Спустя пять минут у комиссара появилось странное ощущение, от которого он никак не мог избавиться. Ему казалось, что поет не скрипка, а женский голос, умоляющий выслушать его и понять. Медленно, но уверенно звуки складывались в слоги или даже в слова, сливались в жалобный древний плач, который по временам достигал вершины трагизма. Этот тревожный женский голос рассказывал об ужасной тайне, которую сумеет постичь лишь тот, кто способен полностью отдаться музыке. Комиссар закрыл глаза, глубоко взволнованный и потрясенный. Но одного он не мог понять: раньше у скрипки был совсем другой тембр, не могла же она так измениться? Не открывая глаз, он позволил голосу увлечь себя за собой. И увидел, как входит на виллу, пересекает гостиную, открывает витрину, берет футляр от скрипки… Так вот что его так мучило; вот та деталь, которая выпадала из общей картины! Голова словно взорвалась от яркой вспышки, и он застонал, как от боли.

- Вы тоже расчувствовались? - спросила синьора Клементина, утирая слезу. - Он еще никогда так не играл.

В это мгновение концерт, по-видимому, как раз закончился, и синьора включила телефон, набрала номер и принялась аплодировать.