12  

— Почему ты вчера не пришла? — Эстебан разрезал пополам чурро, потом выключил кофеварку. — Мать справлялась о тебе.

— Не знаю, как это тебе объяснить, Эстебан. — Теперь главное было не проявить слабость и не пойти на уступки. — Думаю, будет лучше, если она привыкнет видеть меня пореже.

— Пореже? — Он резко обернулся. — Что ты имеешь в виду, Алисия?

— Да ничего, абсолютно ничего особенного. Достань чашки из посудомоечной машины, здесь, наверное, все уже грязные. — И тут Алисия почему-то подумала, что ей просто необходимо прямо сейчас вымыть голову, — У меня теперь совсем другие заботы. Я занята другими вещами. Да, другими вещами.

— Не знаю, как ты можешь пить такой кофе — чистый цикорий… Так о каких вещах ты говоришь?

— О других вещах… — В глубине ее глаз забегали змейки. — Послушай, Эстебан…

Молчание стало объемным, словно в нем таились особые откровения; и еще это было плотное молчание, из тех, что заполняют зияния между очень важными словами, между мольбами или оскорблениями. Эстебан понимал, что теперь должен забыть о чашках и прислониться к столу, скрестив руки на груди. Пожалуй, можно еще и закурить.

— Только не смотри на меня так! Я не собираюсь признаваться, что кого-то убила.

— Слава богу! Ты сняла камень у меня с души. — Эстебан распечатал новую пачку «Фортуны». — Так что же?

— Это сны, Эстебан. — Алисия тоже закурила свои «Дукадос». — Вот уже неделя, как мне снится город.

— Какой еще город?

— Ну я не знаю какой. Это не какой-то конкретный город, а город вообще, абстрактный… И дома там словно кукольные или нарисованные — словом, ненастоящие. Это город-декорация. В таком сне, собственно, не было бы ничего особенного, не повторяйся он каждую ночь, обязательно каждую ночь — и почти без изменений. Понимаешь? Все тот же город — одну ночь, вторую, третью… И каждый раз я начинаю путь с бульвара, в середине которого есть желтые часы, а еще там какая-то пара вечно танцует танго.

— А другие люди в этом городе имеются?

— Нет, почти нет. Вернее, спины людей и манекены.

Эстебана не увлекали интеллектуальные сны Алисии.

— Твои сны, дорогая, это сны музейные — Магритт, Дельво, Де Кирико. Чистой воды сюрреализм.

— Да ну тебя! Нет, с такой головой я больше ходить не могу! Знаешь что? Я пойду приму душ и оттуда расскажу, что было дальше.

Эстебан демонстративно отвернулся, докурил сигарету и сразу же начал новую. Он слышал шелест одежды, скользнувшей к ногам Алисии на кафельный пол, — а может, на биде. Затем до него донесся шум отвесно падающей, разбивающейся о ванну воды. Потом были: обнаженная спина Алисии за стеной горячих стрел, нежное покалывание которых сползало к подколенным впадинам, конусы грудей и впадина между бедер. Эстебан вздохнул. Легкая занавеска, заменяющая дверь, искажала очертания тела Алисии, так что получался лишь бледный эскиз.

— Ну, давай, рассказывай, — Эстебан старался перекричать монотонный шум воды и гудение крана. — Этот город и впрямь такой необыкновенный?

— Да, необыкновенный. Там, внутри, есть что-то, что мне трудно описать и объяснить. Город заражает меня странным чувством… Это смесь грусти, ужаса и зачарованности.

— Почему?

— Не знаю, это очень личное, и отыскать конкретную причину я бы не взялась. А у тебя разве не бывает, что твои сны — они как оправдание, вернее, вторичный продукт тех чувств, что снами же и управляют?

— Да, так говорил Кольридж. — Силуэт за занавеской вытирался. — Сначала появляются головокружение, страх, а уж потом — ощущение стремительного падения, свободного полета.

Завернувшись в халат, Алисия повела Эстебана в комнату. К лицу ее прилипли черные пряди. Когда-то они с Пабло дружно нарекли это похожее на лабиринт помещение «студией» — потому что оно являло собой хранилище книг, дисков, пожелтевших открыток, свернутых в трубки афиш, по обе стороны монитора в беспорядке валялись дискеты. Лампа с бумажным абажуром бросала слабый свет на полки, давая возможность разглядеть позолоченные имена Майкла Крайтона и Васкеса Монтальбана или сардоническую улыбку Гручо Маркса, который вошел в историю фразой: «Сеньора, простите, что я не встаю». Профессия Пабло способствовала собиранию самого разнородного печатного материала, так что здесь, к большому изумлению гостей, греко-латинские классики соседствовали не только с последними шедеврами Барбары Картленд, но и с содержательными монографиями о реинкарнации, трудами по астрологии и хиромантии, завлекающими столь же звонкими, сколь и неправдоподобными, именами. Алисия протянула Эстебану книгу, огромную, как атлас, на суперобложке — на фоне леса английское название: «The European engraving in the Eighteenth Century»[7]. На странице 148 он увидел экстравагантные архитектурные сооружения геометрических форм — кубы, сферы, пирамиды, все это имело какой-то фараоновский вид, вид внеземных памятников. Эстебан глянул на подписи под иллюстрациями: Этьенн-Луи Булле, кенотаф Ньютона, 1784; Клод Никола Леду [8], город Арк-и-Сенан, Дом Директора вод, Мастерская дровосеков.

  12  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×