Один на один

– Вообще-то да. А ты что – опять ко мне мылишься?

– Да нет, – неуверенно ответил Толик.

– Ладно уж, поехали. Я сегодня доступен и добр. Если заплатишь половину, позволю отвезти себя домой на такси. Только, знаешь, дома есть совсем нечего. Пускай Гмыза нас чаем напоит за то, что мы его простили.

– За что? – искренне удивился Витька, которого за последние полчаса не меньше трех раз обозвали в глаза «кретином» с вариациями.

– За подозрения, мой друг, за подозрения. А сейчас хочешь сеанс ясновидения? – Шестаков закатил глаза, изображая транс. – Вижу! В кладовке! Рядом с черными ботинками! В холщовой сумке!

– Проныра… – восхищенно сказал Витька. – Когда успел?

– Метод Шерлока Холмса, – охотно объяснил Миша, выходя из транса. – Ты утром на вокзал ездил, так? Однако никого не встречал, не провожал, так? А будь я проклят, если в каждой посылке тебе не присылают домашнего сала! Ну? Оставалось только проверить догадку и уточнить местонахождение объекта. Не жмотись, угости товарищей. У Мухина в сумке, кстати, свежая буханка.

Гмыза покорно ушел за салом, а Шестаков снова вытянул ноги и, сладко зевнув, подтянул к себе газету с фотографией «Крысоловов».

Да, Петуховой, конечно, виднее, что писать, а чего и не писать о «Крысоловах». Но, черт побери, Мишка и сам был бы не прочь покрасоваться на первой полосе в заляпанном комбинезоне со связкой крыс – штук семь-десять в руке. Как вчера на «Академической». И Тане принести в лабораторию, небрежно на стол кинуть: смотри, какие мы неслабые ребята. И чтоб она ужасно здорово, по-мальчишески сказала: «Ух ты!», а потом отколола бы какую-нибудь свою фирменную шуточку – легкую, кусачую, из тех, над которыми Мишка смеялся до слез.

Шестаков улыбнулся своим мыслям. Кажется, за прошедшие 36 лет он столько не смеялся, как за последнюю неделю. Стоило им с Таней встретиться, как мир вокруг моментально превращался в детский утренник с клоунами. Из окон начинали падать пакеты с кефиром – прямо под ноги солидным тетенькам в светлых плащах; у солидных же дядечек ветром срывало шляпы; трое рабочих несли чугунную ванну, надев ее на головы, и сбивались с дороги…

Самым удивительным открытием последних дней стало то, что Петухову-то, оказывается, тоже зовут Таней! Как это странно, когда одинаковое сочетание четырех букв может принадлежать совершенно разным людям и вызывать абсолютно разные ассоциации… Шестаков, сильно смущаясь сам себя, даже позволил себе немножко попоэтизировать.

Сильно пересеченная и плохо изученная местность с повышенной вулканической деятельностью, готовая в любой момент порадовать новорожденным грязевым гейзером, носила имя «Петухова Татьяна».

Смышленый зверек, сидящий на плече и щекотно кусающий за ухо, назывался просто «Таня».

«Ты влюбился, старый болван!» – строго говорил себе Миша. И улыбался.

– Ты влюбился, Рэмбо? – спросила позавчера Носатая. Он пожал плечами.

– Ты влюбился, – заявил Мухин, наблюдая за ним.

– С чего ты взял?

– Ты сейчас улыбаешься, как Гмыза, – сказал мстительный Толик.

– Ага, – рассеянно отозвался Миша. – А что это там за шум?

Крысы снова двинулись вперед. Голод и злоба подгоняли их. Голоса людей уже почти не пугали. В несколько прыжков самцы оказались в коридоре. Еда была уже совсем близко, когда они услышали приближающиеся шаги. Человек открыл дверь…

Великий закон литературы был нарушен. Не одно, а целая дюжина ружей, правда, не висела на стене, а лежала в красивом ящике. Ни одно из них не выстрелило. Во-первых, потому, что новехонькие, в заводской еще смазке близнецы были попросту не заряжены. А во-вторых, несчастный Виктор Гмыза в своем внезапно народившемся кошмаре о них и не вспомнил.

Что увидел он? Из каких дебрей сознания выползла ненависть, толкнувшая обыкновенного человека на дикое, абсолютно немотивированное убийство?

Первая же экспертиза признала Виктора Васильевича Гмызу, 1970 года рождения, невменяемым. Сейчас это – тихий, невредный умалишенный, без каких-либо проблесков сознания, навсегда застрявший между своим подземным кошмаром и реальностью. Обычно он сидит на стуле около кровати, практически не реагируя на окружающее. Не отвечает на вопросы, лишь иногда робко улыбается. Постоянно находится в одном из стационаров города. Единственная неприятная черта больного Гмызы, доставляющая немало хлопот медперсоналу: он не признает уборных и постоянно справляет нужду около своей тумбочки.