Орел взмывает ввысь

— Что?

— А вот смотри. Тот горячий отдух, что из плавильни выходит, нами как используется?

— Ну… воздух, коий мы в плавильню нагнетаем, греет.

— А после?

— А после — никак.

— Вот! — Первой Дружинич поднял палец. — А ведь он же еще дюже горячий. Так отчего бы нам его жар для того, чтобы котел паровика греть, не использовать? Это же насколько нам угля менее надобно будет, чтобы нужный уровень жара в топке держать?

Управляющий с пару минут размышлял над всем сказанным старшим розмыслом, а затем хмыкнул:

— Эвон как хитро задумано… Тоже у меня на заводе сие пробовать будешь или как?

— У тебя… — Старший розмысл погрустнел. — Новые-то паровики покамест токмо у тебя работают. А на старых сие куда хуже делать. Там топки больно для сего неудобные — много жара впусте теряться будет.

А вечером, когда Первой Дружинич уже уехал, управляющий сызнова обошел новые плавильни. И у паровиков наткнулся на мальчонку-погонщика, Черепанова сына, коий гонял упряжки волов с рудника до завода и обратно по железной дороге. Тот стоял, раззявив рот и безотрывно пялясь на пышущий паром механизм. Мастряй Данилыч остановился и некоторое время, добродушно усмехаясь про себя, рассматривал завороженного мощью паровика мальчонку.

— Что, нравится? — негромко спросил он.

— А… что? — Мальчонка отмер и обернулся на голос— Ой, простите, Мастряй Данилыч, не углядел, — смутился парень, скидывая с головы шапку.

— Да ладноть, — махнул рукой управляющий. — Сам вон пришел поглазеть.

Мальчонка зыркнул на управляющего раз, другой, а потом, собравшись с духом, осторожно начал:

— А я вот чего придумал, на сей механизм глядючи, Мастряй Данилыч…

— Чего? — снисходительно усмехнулся управляющий.

— Эвон, — ткнул рукой мальчонка в сторону крутящейся с гулким звуком новой воздуходувки, — крутится-то как.

— Да, — кивнул головой управляющий, — знатно крутится. И дует шибко. Куда там прежним мехам.

— Я вот и удумал, а ну как ежели эту механизму к колесам железных туесов, что руду возят, приспособить. Куда как шибче туеса ходить будут. Да и за одну ходку куда более руды перевезти можно с такой-то силищей…

Управляющий замер, уставившись на крутящуюся воздуходувку. Он молчал минуту, другую, а затем вздохнул:

— Это ты ловко придумал, сынок. Но только пока мы ничего такого делать не будем. Нам еще надобно за энти вон паровики долги возвернуть. Но ты над сем думать не бросай. Придет срок, и твою придумку спытаем. Токмо ты ее получше обдумай. Чтобы сразу все хорошо сделать. А ты в заводской школе-то учишься?

— А как же! — с восторгом от того, что его придумку одобрил такой важный человек, отозвался паренек. — На одни «вельми хорошо»!

— Ну вот и ладно, — кивнул Мастряй Данилыч, — отправим тебя в ремесленное училище, и вернешься ты к нам мастером-розмыслом. Придумки свои ладить. А сейчас давай домой беги. Поздно уже. Мамка, чай, заждалась…

Когда шустрый топот мальчонки затих в темноте, управляющий Верхнетуринскими заводами задумчиво покачал головой. Да уж, как время-то разогналось. Когда он был вот таким босоногим мальчонкой, самым сложным механизмом на Руси была водяная мельница, а металл ковали вручную кузнецы по кузням. А ныне? Не успели паровики к воздуходувке или там к валкам прокатным приспособить, да к молотам кузнечным, эвон, уже и железные туеса ими катать надумали. Так скоро человек и в небо с помощью какого механизма забраться удумает. Или, как щука какая, куда под воду занырнет. Ох и чудны дела твои, Господи!

А потом насупился и вздохнул. Как оно еще будет-то? Токмо бы царь-батюшка волю дал свое разумение по полной наладить, а уж русский человек чего токмо не придумает…

8

Исаак затворил дверь и, подняв с пола мешок с вещами и увязанные книги и инструменты, двинулся по коридору. Его снова ждал Вулсторп. Исаак перехватил поудобнее связку книг и тяжело вздохнул. Вот ведь незадача! И когда же окончится эта чума?!

Первый раз он уехал из любимого Кембриджа в свою родную деревню Вулсторп, что в графстве Линкольншир, в августе прошлого, тысяча шестьсот шестьдесят пятого года. На Англию опустилась тьма под названием чума, и потому занятия в Тринити-колледже были прекращены. Он провел в деревне восемь месяцев и в марте, не выдержав, вернулся обратно. К его радости, никто из смельчаков, оставшихся в колледже, не пострадал, и Исаак с радостью присоединился к маленькому студенческому братству. Как же ему в Вулсторпе не хватало этой атмосферы! Нет, там тоже были близкие люди — мать, учитель Стоке, дядя Уильям, дядюшка Кларк… Но там для его пытливого ума было слишком серо, душно и тесно. Там была не жизнь, а выживание. Исаак чувствовал, что живет только здесь, среди книг, приборов, многие из которых изготовил он сам, и друзей, с коими надобно было так много обсудить. И вот он сызнова вынужден возвращаться в Вулсторп. Исаак вздохнул и толкнул входную дверь. На улице было солнечно, что никак не соответствовало настроению молодого человека. Исаак притормозил, бросил взгляд на часовую башню, снова вздохнул и двинулся в сторону дороги, у которой торчал какой-то богатый экипаж. Интересно, кого это принесло в Кембридж в самый разгар чумы?