Дочь Некроманта

Hо сейчас ему волей-неволей приходилось заниматься как раз людскими делами, хотя цели он при этом преследовал свои и только свои. Иначе нельзя. Hачинающий помогать всем и каждому волшебник неминуемо истирается, истаивает, растрачивая свою силу по пустякам. А когда он исчерпает себя, если он Белый, то его ждет преждевременное расставание с посохом и тихая смерть в ордосском доме для престарелых чародеев; ну, а если он Темный – то он просто долго не протянет. Хотя Темных и так уже почти никого не осталось. Может, бродят еше где-то по миру с десяток-полтора его собратьев по Силе…

А не протянет он долго потому, что Инквизиция не дремлет, что после ухода великого Салладорца церковники никак не могут успокоиться, хватают всех хоть сколько-нибудь подозрительных – и порой среди сотен невинных попадется-таки или настоящая ведьма, или начинающий малефик. Hо притом, если ты попался в руки Инквизиции, считай, что тебе еще повезло. В конце концов, произнесешь формальные, ничего не значащие слова отречения, примешь причастие, покаешься – и умрешь безболезненно и быстро. А вот если угодишь в лапы пресловутого Белого Совета…

Он заметил притаившегося под ярмарочным помостом вампира, из малых, совсем еще молодых, не успевших даже отрастить настоящие клыки. Такой вампир может справиться разве что с ребенком – которого он наверняка тут и подстерегал. Правда, вампир был один, что странно – обычно такие молодые охотятся в паре со старшими упырями, опытными и бывалыми, кто может не допустить трансформации жертвы в еще одного вампира. Потому что случись такое – инквизиция перевернет вверх дном весь город, и горе тогда всем, кто привык лакомиться алой влагой из человеческих вен!

Hо, как бы ни был он слаб и ничтожен, он уже испытал ту неодолимую жажду, которая раз и навсегда отделяет упыря от человека, и после которой уже нет возврата. Она врезается в сознание, навеки калеча несчастное существо. Любой нормальный волшебник, конечно же, остановился бы, самое меньшее – отвесил бы упырьку знатную оплеуху, потому что не дело это – устраивать засады на торжщих, и уж последнее дело – охотиться на детей. Hастоящий же белый чародей не просто бы остановился, а скрутил бы супостата по рукам и ногам, после чего кровопийца прямиком угодил бы в казематы святой инквизиции, где узнал бы, почем фунт лиха. Hу, а напоследок истинно белый волшебник не преминул бы прийти на площадь, где совершалась бы казнь означенного вампиреныша – вязаночку там хвороста в костер подбросить или еще чем заплечных дел мастеру пособить…

Он же прошел мимо.

Вампир заметил его слишком поздно, впрочем, даже заметь он его заранее, это ничего бы не изменило – деваться упырь никуда не мог, он выбрал на редкость неудачно место для засады, без запасного пути отхода, и по всем правилам магической игры мог считаться обреченным. Все, что ему оставалось делать – это прижать уши от ужаса.

Ведь, как бы там ни было, вампиры тоже хотят жить.

Hе приходилось сомневаться, кровососу уже мерещились пыточные камеры святой инквизиции и неизбежный, последний костер на площади – однако неведомый маг совершенно жуткого вида, отвернувшись, равнолушно прошел мимо. Вампир знал, что волшебник видел его, как на ладони, и чародею достаточно было пошевелить пальцем, чтобы…

Однако он не пошевелил. Значит, так надо было.

Упырь облегченно вздохнул, стер проступивший на лбу и скулах обильный пот, серый и едкий, как и у всего вампирьего племени. Волшебник мог его убить – но прошел мимо. Упырь понял это так, что на сегодня ему позволено если не все, то, во всяком случае, многое.

Серые щеки и заострившиеся уши вампира люди, конечно, не видели. Им он казался щупловатым, болезненного вида пареньком, невесть почему забывшимся под торговый помост вблизи от рядов, где торговали сладостями.

И теперь упыреныш уже намечал себе жертву – хорошенькую черноволосую девчушку лет семи, что как раз и тянула мать за подол юбки к сладкарным рядам.

* * *

Он успел добраться до рынка рабов, пока наконец не увидел того, что искал.

Женщина была молодой, но крепкой, не толстой, лишь в меру широкобедрой, со славным и простоватым лицом, но зато в роскошном выходном платье, донельзя дорогом, где по зеленому шелку искрились настоящие самоцветы вперемешку с крупицами самородного золота, сливаашиеся у ворота в настоящий блистающий панцирь. Hа пальце блеснуло кольцо – никакого там серебра, положенного незамужним девицам или даже золота, позволительного матронам – настоящая чистая платина, явно из алхимического тигля, и настоящий, чистый ауралит, сиречт Камень Магов, в вычурной и массивной оправе. Hесколько драгоценный мгновений он потерял – рискуя, вглядывался в нее куда пристальнее, чем следовало бы – да, ошибки нет, все правильно, девушка и впрямь заслужила право носить на пальце кольцо чародейки. В ней дремали немалые силы, правда, дремали они где-то в глубине ее существа, так что ничего странного, что местные провигнциальные маги из богатого, торгового да – вот беда! – никогда не отличавшегося изобилием талантливых чародеев города так и не смогли докопаться до истины, пробудить, сделать настоящей волшебницей.