Другие времена, другая жизнь

— Я совершенно не беспокоюсь, — медленно покачал головой Юханссон. — Вы не принадлежите к породе людей, способных на подлость.

Ты-то видишь меня впервые, подумал он, а я тебя уже видел, хоть и на расстоянии.

— Вот и хорошо. Хочу услышать ваше мнение.

— При одном условии. Вы не произнесете ни слова, будете только слушать.

— Обещаю, — сказала Штейн. — Я привыкла выслушивать мужчин. — Она иронически улыбнулась.

А я — женщин, подумал Юханссон, по крайней мере одну из них.

И Юханссон начал рассказывать, как складывались события в тот день, когда Хелена Штейн убила Челя Йорана Эрикссона. Его норрландский акцент, как всегда в минуты волнения, стал особенно заметным.

— Эрикссона ударили ножом именно вы. Однако убийством это назвать нельзя. Если бы вы взяли себя в руки и позвонили в полицию, думаю, никакой суд не осудил бы вас за убийство, в худшем случае вам предъявили бы обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. А если бы ножевое ранение было в другом месте, думаю, у вас были бы хорошие шансы на полное оправдание: ведь вы бы могли утверждать, что это была самозащита, что он пытался напасть на вас или изнасиловать.

— Это было бы неправдой, — прервала его Хелена Штейн. — Он не пытался меня насиловать… Он вообще не был способен к сексу… или к каким-то сильным чувствам.

— О боже! Мадам, — медленно и очень четко произнес Юханссон. — Мы же условились: говорю я, а вы только слушаете. Поверьте, это в ваших интересах…

— Простите, — сказала Штейн. На лице у нее читалось отчаяние, такое же, как звучало в ее голосе, когда Юханссон на днях слушал запись телефонного разговора двадцатипятилетней давности.

— Я начну с самого преступления. Все произошло примерно в восемь вечера. Эрикссон сидит на диване в собственной гостиной и несет обычные мерзости. Вас он послал в кухню нарезать лимон к его джину с тоником… Может быть, он к тому времени уже предложил вам стать его бесплатной служанкой — тогда он мог бы сэкономить на польской уборщице. И вот вы стоите на пороге гостиной с нарезанным лимоном в тарелке, а он сидит спиной к вам со стаканом в руке и что-то вещает, даже не удостаивая вас взглядом. Вы вдруг замечаете, что все еще держите в руке кухонный нож, и, не соображая толком, не думая о последствиях, подходите и в ярости всаживаете нож ему в спину.

На этот раз Хелена Штейн не произнесла ни слова. Она сидела, выпрямившись на стуле, не касаясь спинки, уставившись в какую-то одной ей видимую точку в пространстве.

— Вы всаживаете нож ему в спину и делаете шаг назад. Нож по-прежнему у вас в руке. Вы еще не понимаете, что произошло, как, впрочем, и Эрикссон. Он поворачивается, удивленно на вас смотрит, потом проводит рукой по спине и, когда видит кровь на рукаве, ставит стакан на стол и встает. Он вне себя от злости и рычит что-то нечленораздельное.

Юханссон сделал паузу, прежде чем продолжить:

— Потом он пытается вас схватить… Вы отступаете к окну, может быть, вам пришла в голову мысль позвать на помощь, но Эрикссону не повезло — он споткнулся о ножку журнального столика. Повернулся назад, пошел в другую сторону, не переставая вопить… Тут он вдруг теряет силы и падает между диваном и столиком, столик опрокидывается, стакан и бутылки летят на пол. И вот он лежит там, уже молча, только стонет еле слышно… Он почти не шевелится, только кровь продолжает хлестать из раны и теперь еще изо рта… Вы бежите назад в кухню, бросаете нож в мойку, вам становится нехорошо. Летите сломя голову в ванную, хватаете первое попавшееся полотенце, вас выворачивает… Вот так примерно все и было.

— Теперь я могу что-то сказать?

— Конечно, — кивнул Юханссон. — Только думайте, что говорите.

— Зачем мне это было надо?

— Вы случайно встретились с ним несколько часов тому назад, возможно, впервые за почти пятнадцать лет, протекших после событий в посольстве. Он сидит в публике и слушает ваш доклад на конференции — для вас это как кошмарное видение из иных, давно прошедших времен. Разумеется, в то время у вас были и другие причины нервничать: Восточная Германия развалилась, и вы, естественно, беспокоились, что люди вроде меня не упустят случая покопаться в регистрах Штази. И, когда Эрикссон после доклада подошел к вам, вряд ли он постарался вас успокоить, скорее наоборот, дал понять, что ваша судьба теперь в его руках… Может быть, намекнул, что он-то в любом случае уцелеет — благодаря своим контактам…