Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

— Это значит, — отвечал Франсуа, пытаясь скрыть тыльной стороной своей большой руки лицо, — это значит, что вы не настолько любите меня, чтобы оставить рядом с собой, меня, который последовал с вами на конец света и даже дальше. Черт возьми! Бросая меня, вы просто разбиваете мое сердце!

И этот славный человек захлебнулся в рыданиях.

— Я тебя оставляю, и это значит, — ответил Рене, — что я тебя считаю единственным своим другом, потому что ты единственный, на кого я могу положиться, потому что этот портфель стоит полмиллиона, а камни — триста тысяч, потому что, доверяя эти вещи тебе, я буду спокоен за их судьбу так же, как если бы они оставались у меня. Пожмем же друг другу руки, как двое порядочных людей. И будем любить друг друга, как положено двум славным сердцам. Давай же обнимемся, как два добрых друга. Ты проводишь меня на борт «Грозного», и ты будешь тем, с кем я попрощаюсь последним.

Франсуа видел, что решение Рене принято и принято бесповоротно. А тот собрал весь свой арсенал, состоявший из карабина, двухзарядного ружья и абордажного топора; потом, созвав команду на палубу, объявил о своем новом положении и о их новом капитане.

При этом известии команду охватила печаль; но Рене объявил всем, что в течение года ничего в их судьбе не поменяется: они будут получать то же вознаграждение, что и раньше, и останутся на борту «Нью-Йоркского скорохода». Слыша от матросов заверения в вечной преданности, он в сопровождении Франсуа и шестерых гребцов спустился в лодку.

Через десять минут он предстал перед капитаном Люка.

На его глазах друзья попрощались.

Слезы подчиненного в минуту прощания — красноречивая характеристика человеку. Вот и сейчас, видя обожание, с которым команда относится к Рене, слезы на глазах у Франсуа и сожаления из уст других матросов, капитан Люка мог составить представление о том, как привязана команда к его третьему помощнику. Когда сопровождавшие собирались покинуть его корабль, Люка подошел к стене, снял с нее очень красивую морскую пеньковую трубку и вручил ее Франсуа. Последний, зарыдав еще горше, не зная, как выразить свою признательность, вышел, не сказав ни слова.

— Мне нравится такой способ выражения отношения к человеку, — сказал Люка, — и вы, должно быть, благородный юноша, раз уж вас так любят. Давайте же, садитесь, поговорим.

И, подавая пример, сел первый, начав взглядом пристально изучать все вооружение Рене — его двухзарядное гладкоствольное ружье, карабин с нарезным стволом и абордажный топор.

— Жаль, что я раздал все свое вооружение друзьям на острове Франции, — иначе я мог бы вам предложить кое-что достойное вас; сейчас же у меня остались три этих предмета, выбирайте любой из них…

— Говорят, что вы — замечательный стрелок, — ответил Люка, — оставьте себе ружья, а мне дайте топор, надеюсь, в предстоящем сражении я прославлю его.

— О предстоящем сражении: не кажется ли вам это решение слишком опрометчивым?

— Медлить нельзя, черт возьми, — ответил Люка, — император послал к Вильневу, чтобы тот подготовил объединенный французско-испанский флот к экспедиции в Картахену на соединение с контр-адмиралом Сальседо, а из Картахены — в Неаполь, чтобы высадить находящиеся на борту войска, а тем — объединиться с армией генерала Сен-Сира. «Наша задача состоит в том, — добавил император, — чтобы всякий раз, когда вы встретите превосходящие силы противника, атаковать их без промедления. Вступайте в решающее сражение с ним; не забывайте, что успех всей операции в значительной степени зависит от того, как скоро вы покинете Кадис. Мы надеемся, что вы сделаете все для того, чтобы выступить не задерживаясь, и можем пожелать вам в этой экспедиции большей отваги и большей дерзости». Император, без всякого преувеличения, думает о Вильневе как о человеке, которого скорее надо подгонять, нежели сдерживать. В то же время император приказал вице-адмиралу Росильи отправиться из Парижа в Кадис и принять командование объединенным французско-испанским флотом, если застанет его в Кадисе, и поднять адмиральский штандарт над «Бицентавром», а Вильнева отправить в Париж, чтобы последний держал перед Императором ответ за свои действия.

— Дьявол, — вырвалось у Рене, — положение тяжелое.

— Посему, — продолжил Люка, — адмирал Вильнев созвал военный совет; французскую эскадру представляли командующие подразделениями, контр-адмиралы Дюмануар и Магон и капитаны Космо, Мэстраль, Девиллегри и Приньи: они явились, чтобы доложить о состоянии кораблей и о своих страхах и надеждах.