Его величество случай

Первая из них: комнатенка была жутко неуютной. До революции на месте Аниной обители был выход на черную лестницу, но в тридцатых годах прошлого века лестницу решили забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая причина – чтобы попасть в свои «покои», Ане приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это просто ужасно, потому что вместе с ней в комнату проникает и пар, и вонь, и гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, и самая весомая, – все то время, что провела в стенах этой комнатенки, Аня была несчастна. Конечно, она и в садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особенно счастливой, но дома, дома она просто задыхалась… Ее угнетали и вечная сырость, и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта, и вечные материны любовники, сменяющие один другого, и то, что, когда эти любовники появлялись, Ане приходилось ночевать в шкафу…

Последняя проблема исчезла, когда мать умерла, но легче Ане не стало, так как все осталось по-прежнему: и сырость, и убогость, и гам. Не так давно у Ани появилась было надежда: ее соседка Агриппина Тихоновна привела покупателя на свою комнату, и покупатель этот, окинув взором двухсотметровые дореволюционные хоромы, возжелал купить их целиком. Взамен предложил каждой семье по квартире на выселках. Обитатели коммуналки, коих насчитывалось восемнадцать человек, на предложение «благодетеля» отреагировали по-разному – кто-то тут же согласился, кто-то решил торговаться, на выселки им, видите ли, ехать не хотелось, кто-то отказался категорически, потому что все равно обманут. В числе самых покладистых оказалась и Аня, да ее не особенно слушали – из ее клетушки потенциальный покупатель собирался сделать кладовку.

В итоге ничего у них с продажей не вышло, устав выслушивать нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже, сделал в ней ремонт и уже вселился вместе с женой, родителями, дочкой, ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.

Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла уснуть, в ее воображении возникала такая картина: отдельная квартира (пусть на выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она, Анна, на ее коленях кот… Все! Больше ничего ей для счастья не надо… Даже сотового телефона!

– Ты еще тут? – раздался над ее ухом грозный мужской голос.

Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с четвертого этажа и вставший за ее спиной.

– Опять, скажешь, задремала?

– Ага, – глуповато улыбнулась она.

Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:

– Откуда ж ты такая взялась?

– Из собеса, – как всегда, невпопад ответила Аня, но, поняв свою оплошность, поправилась: – Вернее, из коммуналки.

– В коммуналке живешь?

– Ага.

– С мамкой, что ли?

– Нет, мама умерла год назад.

– Извини.

– Да ладно, чего уж… – пробормотала она смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала, одно облегчение. – Не любила меня мамка, да и я ее не особо…

– А эту бабку любила?

– Очень, – с энтузиазмом воскликнула Аня. – Она была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… – Видя недоверие на лице следователя, пояснила: – Ведь именно она меня на работу устроила.

– Как это?

– Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но бросила его – мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась, без троек… – Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (с самой собой она общалась прекрасно), а из робости. – Мать меня на винзавод устроила, чтобы я там водку воровала…

– Пила?

– Она нет, хахаль ее пил… – Аня поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. – Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно были головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да и неинтересно мне…