Хождение по квадрату

Я позволил Тине еще немного позлобствовать, прежде чем спросил про нее и Патрика.

— Расскажите мне про вас и…

— Я и Патрик… да ничего такого и не было. Дерьмо, он был такой красавчик. Повел меня в кино, и мы пару раз трахнулись. Хочу сказать, он был нежным и все такое. Но вроде как чокнутый.

— Чокнутый?

— Да, он меня обрюхатил и…

— Сделал вам предложение выйти за него замуж

У нее отвисла челюсть:

— Как, черт подери, вы узнали?

— Назовем это догадкой, основанной на фактах.

Она перестала манерничать.

— Не то чтобы это был первый парень, который меня обрюхатил, так что ничего страшного не случилось. Когда я теперь об этом вспоминаю, то думаю, как мило с его стороны было предложить мне брак. Ни один из них прежде такого не делал.

— И что произошло?

— Я подумала, он издевался.

Я поднажал:

— И что вы ответили?

— Ничего особенного. Вначале вроде как посмеялась над ним, — ответила она виновато. — Он продолжал ко мне приставать, и я его послала. Но этот псих все повторял, что любит меня. Он собирался доказать это мне, взяв на свой выпускной вечер. Как будто я хотела туда пойти. Я сказала ему, чтобы он убирался к черту.

Тина рассказала, что вскоре после этого сделала аборт, добавив в шутку, что в больнице можно назвать ее именем палату. Но меня это не рассмешило. Она была полна решимости не становиться мамой мотоциклистов в буквальном смысле слова. Патрик пытался встретиться с ней до операции, но она сумела его отвадить, а после аборта он потерял к ней интерес. Надо сказать, это меня не слишком удивило.

Я поблагодарил ее за потраченное на меня время. Она не поблагодарила меня за пиво, начала было мне говорить, что, когда встречу в следующий раз Терезу, могу передать ей… Но я объяснил, что вряд ли когда-нибудь снова ее увижу.

— А пошел ты вместе с ней! — Она усмехнулась и снова нырнула под стойку.

Хэнк пожал плечами. Я в ответ сделал то же самое. Трое игроков засмеялись и затрясли головами. Когда я ушел, воцарилась прежняя скука.

6 февраля 1978 года

Завороженный игрой теней, плясавших на стене, я никак не мог решить, когда должен зажечь поминальную свечу по отцу, вспоминая раввина с завязанными глазами, бросающего игрушечные дротики в календарь. В этом году дротик угодил в пятое февраля.

Конечно, мне полагалось зажечь свечу на закате, но я в это время находился где-то между «Свиньей Генри» и шоссе, ведущим к дому, и я пропустил нужное время. Но особой вины не испытал. Мой отец умер пять лет назад. Мое отношение к сверхъестественному не совпадало со взглядами телевизионного шоу «Сумеречная зона». Я не представлял своего папу с ангельскими крылышками, деловито сверяющегося со списком поминальных свечей. Я представлял его лежащим в гробу. А списки — это для Санта-Клауса. Когда я приходил к нему на могилу, я и то не разговаривал с могильным камнем.

Раздался телефонный звонок. Я знал, что это Арон. Дважды в год, утром, после предусмотренного расписанием зажигания поминальной свечи по нашим родителям, Арон обязательно звонил, чтобы сурово отчитать за забывчивость. Нет чтобы позвонить накануне, чтобы я не забыл!

— Да, — ответил я сразу, — я зажег эту дурацкую свечу.

— Очень хорошо. Ты покаялся в своих грехах перед Господом и признал Иисуса Христа своим Спасителем?

— Салли? Господи, извините меня, — ответил я автоматически. — Я подумал, что это мой брат.

— Шутки в сторону.

— Что случилось? — удивился я.

— Мы нашли свидетеля, который видел его вчера.

Мне не пришлось спрашивать, о ком говорит Салли.

— Где?

Он не ответил.

— Сейчас пойду выяснять. Хотите составить мне компанию?

— А вы как думаете?

— На этот счет есть правила, — предупредил он меня.

— Как всегда, мелким шрифтом. Продолжайте.

— Семья не должна знать, пока я не проверю этого парня. Мне не хватает только жалобы отца, если это ложная тревога. Если мы убедимся, я сообщу семье. Так что я говорю — вы слушаете. Я просто оказываю вам любезность. Не злоупотребляйте, понятно?

Я согласился на его условия. А какой у меня был выбор? Я записал адрес и указания, сверил часы и сказал ему, чтобы он дал мне сорок минут. Он сказал, что дает полчаса.

Хобокен выглядел как вытянутая буква Т через Гудзон из Манхэттена и был известен всему миру как место рождения Фрэнсиса Алберта Синатры. Несмотря на любовь к Синатре, я там никогда не был. В первые несколько минут после выезда из нью-джерсийского конца Холланд-туннеля местность кажется совершенно подходящей для размещения еще одного клуба в духе «Свиньи Генри». Но Хобокен — совсем другое дело. Узкие улицы с домами из красного кирпича и коричневого камня, старинные лавки, торгующие сладостями и национальными деликатесами, придавали Хобокену облик старого Бруклина или Бронкса до того, как Роберт Мозес ^[21] уничтожил этот дух.

---

21 Роберт Мозес — видный деятель штата Нью-Йорк. Был главным инспектором парков Нью-Йорка. Благодаря ему значительно изменился внешний облик Нью-Йорка и его окрестностей.