Предсказание – End

Она спустила ноги с кровати. Решено: пока он спит, блюдце отнести на кухню, а пузырек достать из кармана его пиджака и выбросить. Она протянула руку к тумбочке. И неожиданно отдернула ее, точно обожглась. Ей померещилось… конечно же, со сна… ей показалось, что блюдце едва заметно двинулось от ее руки прочь, точно увернулось, избегая прикосновения. Оно лежало на тумбочке возле ее изголовья донцем кверху.

Глава 8

Карусель

Колокола Сретенской церкви, что в самом центре Тихого Городка, на улице бывшей Мещанской, бывшей Коммунистической, а ныне снова Мещанской, звонили, созывая в это раннее утро прихожан. Чтобы никто не заблудился в тумане, не сбился с пути и нашел верную дорогу. В столь ранний час прихожане, однако, бойко прибывали – по одному, по двое, вот и целая группа подрулила на машине организованно – все сплошь молодые, в красивой форменной одежде, которую носит в Тихом Городке только обслуживающий персонал недавно построенного модернизированного кинотеатра «Синема-Люкс».

Кинотеатр, как и многое в городе, принадлежал Ивану Самолетову. Работать в нем, получая весьма неплохие по меркам города деньги, у местной молодежи считалось очень престижным, как, впрочем, и в принадлежащем Самолетову торговом центре «Все для жизни и комфорта», и в игровом клубе, и в десятке других мест. Однако, чтобы работать и получать приличные деньги, кроме прилежания и трудолюбия, надо было непременно каждое утро (в том числе и в выходные) являться спозаранку в церковь на службу. Это было требование босса – Ивана Самолетова, который и сам всегда подавал пример своим многочисленным служащим.

«Какие такие грехи Иван Николаич Самолетов замаливает? – поговаривали в городе. – Есть, значит, грехи, если он в шестом часу утра каждый день в церковь перво-наперво мчится службу стоять».

Ивану Самолетову в этом году исполнилось тридцать восемь лет. Он считался самым богатым человеком города. И до сих пор еще не был женат.

Его сотрудники помнили один разговор, который произошел у него возле Сретенской церкви, более известной горожанам как церковь царя Василия Темного, с одним продвинутым столичным программистом, нанятым фирмой «Самолетов инкорпорейтед» для обслуживания компьютерной техники. Программист, молодой парень, независимый, талантливый, отчаянный тусовщик и любитель пива, был крайне озадачен требованием вылезать из теплой постели ни свет ни заря и под звон колокола мчаться к заутрене наперегонки с боссом.

– Я не понимаю, – заявил он Ивану Самолетову, когда они поднимались по ступенькам церкви, громко, во всеуслышание. – Я что, обязан сюда приходить? А если это идет вразрез с моими убеждениями?

– Вы что – еврей, мусульманин, кришнаит? – спросил его Самолетов.

– Просто я считаю это личным, частным делом каждого.

– Вы не желаете идти вместе с нами в церковь? – Самолетов смерил программиста внимательным взглядом.

– Я считаю это частным делом, индивидуальным. Может быть, я вообще атеист.

– Тогда я вас уволю, – равнодушно ответил Самолетов.

И программист, талантливый и позарез нужный фирме «Самолетов инкорпорейтед», был уволен. Вылетел с работы вон, как пробка, без выходного пособия.

Уважаемым в городе людям, влиятельным, которые тоже сетовали, задавали вопросы – например, своим товарищам детства и юности мэру Всеволоду Шубину и прокурору Илье Костоглазову («Что же ты так, Ваня, со своими-то? Так нельзя – по принуждению, палкой в церковь, словно стадо, по-большевистски. Свобода совести ведь, демократические принципы, свобода личности и всякое такое там, Ваня»), – Самолетов отвечал коротко: делаю и буду делать, поступаю так и буду поступать, иначе нельзя.

Он хорошо знал историю родного города, родного края (в школе очень даже этим предметом интересовался, да и бабка рассказывала, а она многое помнила, многое знала) и всегда на все упреки приводил в пример купца Супрунова, старовера, владевшего до революции хлебными складами и городской пристанью. Тот якобы всех своих работников, от немца-управляющего до самого последнего грузчика-алкаша, заставлял являться регулярно в церковь – молиться, слушать проповеди, петь в церковном хоре. И все ходили послушно строем. Пели в хоре, истово крестились, причащались, исповедовались. Потом, правда, в горячем восемнадцатом году по решению городского ревтрибунала купца расстреляли – в подвале его же собственного лабаза на улице Розы Люксембург, бывшей Приказной.