Предсказание – End

– Вообще-то это непорядок, – заметила Кира.

– Порядок – непорядок, какая разница, все эти глупые смешные ритуалы, все это такая чушь, главное… самое главное – это наше внутреннее состояние. Да, да, я это поняла после того сна. – Марина Андреевна придвинула к себе блюдце, сиротливо приткнувшееся на краю стола.

«И как наш прокурор мог жениться на такой сдвинутой бабе? – подумала Кира. – Жить с ней, наверное, дома – тот еще цирк. А ведь он здешний, мог бы и кого-то из наших городских взять».

Марина Андреевна осторожно взяла блюдце и поднесла его к огню свечи.

– Мы спросим его. Зададим всего одни вопрос. Вы, Кира, знаете, что произошло в городе?

– Куприянову убили, ту самую, что базарила тут вчера.

– Мы спросим его об этом. Это ведь событие, страшное событие, из ряда вон. – Марина Андреевна держала блюдце над свечой. – Горячо уже. Наверное, хватит греть?

Она поставила блюдце на ребро. Кира, решив не возражать (надо же было отрабатывать духи), положила ладони на черный ватман.

Белый круг. Буквы.

Марина Андреевна повернула блюдце донцем вверх и накрыла его рукой. Закрыла глаза.

Пауза.

Они сидели неподвижно. И Кире надоело первой.

– Ну? – не выдержала она. – Вы что-нибудь чувствуете? Он здесь?

– Н-не знаю точно. Странное какое-то ощущение… Возможно…

– Спросите его!

– Скажи, ночное убийство, кто это сделал? – громко выпалила Марина Андреевна.

– Не так, вы все спутали. Надо было спросить сначала, тут ли он. И только потом уже, поздоровавшись…

Марина Андреевна ждала, замерев. Рука ее покоилась на неподвижном блюдце.

– Ничего не выходит, – шепнула Кира.

– Ой, он здесь! Тут. Я его чувствую, – Марина Андреевна дернулась, будто ее шилом кольнули. Но блюдце под ее рукой так и не сдвинулось, точно его прибили гвоздями. – Здравствуй… Это мы… правда, не в полном составе, но так получилось… скажи, ответь, убийство на площади, кто убил женщину?

Блюдце не сдвинулось. А внизу на ресепшен раздался звонок.

– Ничего не получается. – Кира встала. – Извините, Марина Андреевна, там звонят, клиентка, а может, и хозяйка вернулась. Ругаться еще будет, что мы без спроса.

Марина Андреевна отняла руку от блюдца.

– Не хочет, не желает со мной говорить, – сказала она. – Может, и правда все дело в ритуале, а не в духовном настрое… Жаль, очень жаль. Такой ужас – убийство в городе, и мы могли бы точно узнать, кто…

В дверь настойчиво звонили.

– Подождите, не бросайте меня здесь, я с вами. – Марина Андреевна заторопилась за Кирой. Та обогнала ее. На ресепшен сунулась к монитору.

– Что же вы, откройте, – сказала Марина Андреевна. – Кто там еще?

Кира нажала на кнопку. Дверь не поддалась автоматике, и ей пришлось подойти и самой открыть ее, как привратнице или горничной. На пороге стоял Герман Либлинг.

– Привет, – сказал он Кире так, словно знал ее сто лет. – Сестра моя здесь? Позови-ка ее, детка, скажи, брат приехал.

– Кассиопеи нет, – ответила Кира.

Герман оглядел ее с ног до головы, усмехнулся и вперился взглядом в Марину Андреевну.

Глава 24

Нарыв

Сергей Мещерский возвращался в гостиницу. Экспресс-кафе осталось позади, и зеваки, горожане, слушатели – тоже. И все было вроде как обычно, как прежде, как всегда. И декорации были все те же, уже почти привычные: горбатая улочка, дома – каменный низ, деревянный верх, резные наличники, столетники и герани в горшках. Новые вывески на маленьких магазинах, бывших некогда купеческими лавками: «Аптека», «Все для дома», «Электроника», «Сотовая связь». Афиши на круглой тумбе – «Суперняня Заворотнюк в боевике „Код Апокалипсиса“».

Навстречу Мещерскому шествовали мамаши с колясками, вели за ручки упирающихся капризных двухлеток, трехлеток. Кандехали старухи в теплых шерстяных кофтах, несмотря на летний погожий денек, с пластиковыми бутылями – на «уголок», куда приходил молоковоз с дешевым по меркам Тихого Городка молоком из соседнего все еще действующего совхоза. У дверей интернет-клуба толпились подростки. Девчонки в ярких футболках, фланируя мимо, стреляли в их сторону глазами.

Промчался на роликах какой-то отчаянный паренек, едва не зацепив забубенной головой своей за фонарный столб.

Ехали машины. На крыше дома лупили молотками по железу работяги в оранжевых спецовках и касках – бац, бац, бамсссс!

«Павлов-кровельщик крышу чинил, грохнулся», – эти слова всплыли в памяти Мещерского чужой цитатой. Он остановился. Жизнь вокруг была той самой рекой, которую нельзя было перейти, не замочив ног. А он, кажется, свои уже успел промочить, да и сам промок до последней нитки. Суслова-старуха, Тарабайкины, свидетель Полуэктов, Сашка Миронов, добрый человек из городка, читавший Иммануила Канта, – все эти фамилии и имена… Мещерский помнил их. Не запоминал специально, нет, но помнил назубок! Бубенцов со своим похмельным ни в какие ворота не лезшим мистическим бредом остался там, возле уличного кафе. А все эти фамилии звучали в памяти Мещерского, точно он знал всех этих людей. Всех этих здешних мертвецов…