Сорок пять

Майен покачал головой:

– Каким бы удаленным от центра и малолюдным оно ни было, нельзя взломать прочную дверь и сделать выстрелов двадцать из аркебузов совсем без шума.

– Мы предвидели это возражение, монсеньер, – сказал Марто, – один из стрелков ночной стражи – наш человек. Среди ночи мы постучим в дверь – нас будет только два-три человека: стрелок откроет и пойдет к начальнику сообщить, что тот должен явиться к его величеству. В этом нет ничего необычного: приблизительно раз в месяц король вызывает к себе этого офицера, чтобы выслушать его донесения и дать ему те или иные задания. Когда дверь будет открыта, мы впустим десять человек моряков, живущих в квартале Сен-Поль, они покончат с начальником ночной стражи.

– То есть прирежут его?

– Так точно, монсеньер. Таким образом оборона противника окажется в самом начале расстроенной. Правда, что трусливая часть горожан и политиканы могут выдвинуть других должностных лиц и чиновников – господина президента, господина д'О, господина де Шиверни, господина прокурора Лагеля. Что ж, мы их схватим у них на дому в тот же самый час: Варфоломеевская ночь научила нас, как это делается, а с ними будет поступлено так же, как и с начальником ночной стражи.

– Ого! – произнес герцог, находивший, что дело это не шуточное.

– Тем самым мы получим замечательную возможность напасть на политиканов, – мы их знаем наперечет в каждом квартале, – и покончить зараз со всеми ересиархами – и религиозными и политическими.

– Все это чудесно, господа, – сказал Майен, – но вы мне не объяснили, как вы возьмете с одного удара Лувр – это же настоящая крепость, которую непрестанно охраняют гвардейцы и вооруженные дворяне. Король хоть и робок, но его вам не прирезать, как начальника ночной стражи. Он станет защищаться, а ведь он – подумайте хорошенько – король, его присутствие произведет на горожан сильнейшее впечатление, и вас разобьют.

– Для нападения на Лувр мы отобрали четыре тысячи человек, монсеньер, и все эти люди не так любят Генриха Валуа, чтобы вид его произвел на них то впечатление, о котором вы говорите.

– Вы полагаете, что этого будет достаточно?

– Разумеется, нас будет десять против одного, – сказал Бюсси-Леклер.

– А швейцарцы? Их четыре тысячи, господа.

– Да, но они в Ланьи, а Ланьи – в восьми лье от Парижа. Даже если допустить, что король сможет их предупредить, гонцам потребуется два часа, чтобы туда добраться, да швейцарцам – восемь часов, чтобы пешим строем прийти в Париж, итого – десять часов. Они явятся как раз к тому времени, когда их можно будет задержать у застав: за десять часов мы станем хозяевами города.

– Что ж, пусть так, допускаю, что вы правы: начальник ночной стражи убит, политиканы уничтожены, городские власти исчезли, – словом, все преграды пали; вы, наверное, уже решили, что вы тогда предпримете?

– Мы установим правительство честных людей, какими сами являемся, – сказал Бригар, – а дальше нам нужно только одно: преуспеть в своих мелких торговых делах да обеспечить хлебом насущным своих детей и жен. У кое-кого из нас, может быть, и явится честолюбивое поползновение стать квартальным надзирателем или командиром роты в городском ополчении. Что ж, господин герцог, мы займем эти должности, но тем дело и ограничится. Как видите, мы нетребовательны.

– Господин Бригар, ваши слова – чистое золото. Да, вы честные люди, я хорошо это знаю, и в своих рядах вы не потерпите недостойных.

– О нет, нет! – раздались кругом голоса. – Только доброе вино, безо всякого осадка.

– Чудесно! – сказал герцог. – Вот это настоящие слова. А скажите-ка вы, заместитель парижского прево, много ли в Иль-де-Франсе бездельников и проходимцев?

Никола Пулен, ни разу не выступавший вперед, словно нехотя, приблизился к герцогу.

– Да, монсеньер, их, к сожалению, даже слишком много.

– Можете вы хотя бы приблизительно сказать нам, сколько вы насчитываете подобного народа?

– Да, приблизительно могу.

– Так назовите цифры.

Пулен принялся считать по пальцам.

– Воров – тысячи три-четыре; тунеядцев и нищих – две – две с половиной, случайных преступников – полторы – две, убийц – четыреста – пятьсот человек.

– Хорошо, вот, значит, по меньшей мере шесть – шесть с половиной тысяч всевозможных мерзавцев и висельников. Какую религию они исповедуют?