Сорок пять

– Стало быть, я очень бледен, Шико? – спросил Генрих.

– Бледны как смерть, сир.

– Отлично! – воскликнул король.

– Как так – отлично?

– Да уж я-то знаю!

В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой из мушкетов; так г-н де Везен ответил на требование сдать крепость, которое ему предъявил Дюплесси-Морнэ.

– Ну как? – спросил Шико. – Что вы скажете об этой музыке?

– Скажу, что она чертовски леденит мне кровь в жилах, – ответил Генрих. – Эй! Коня мне! Коня! – крикнул он срывающимся, надтреснутым голосом.

Шико смотрел на Генриха и слушал его, ничего не понимая в странном явлении, происходившем у него на глазах.

Генрих хотел сесть в седло, но это ему удалось не сразу.

– Эй, Шико, – сказал Беарнец, – садись и ты на коня; ты ведь тоже не военный человек – верно?

– Верно, ваше величество.

– Ну вот! Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой, дружище! Эй, хорошего коня господину Шико!

Шико пожал плечами и, глазом не сморгнув, сел на прекрасную испанскую лошадь, которую ему подвели, как только король отдал свое приказание. Генрих пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой линии своего небольшого войска, Генрих поднял забрало.

– Развернуть знамя! Новое знамя! – крикнул он с дрожью в голосе.

Сбросили чехол – и новое знамя с двумя гербами – Наварры и Бурбонов – величественно взвилось в воздух; оно было белое: с одной стороны на нем в лазоревом поле красовались золотые цепи, с другой – золотые лилии с геральдической перевязью в форме сердца.

«Боюсь, – подумал про себя Шико, – что боевое крещение этого знамени будет весьма печальным».

В ту же минуту, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали залп, который вывел из строя целый ряд пехоты в десяти шагах от короля.

– Гром и молния! – воскликнул Генрих. – Ты видишь, Шико? Похоже, что это не шуточное дело! – Зубы у него отбивали дробь.

«Ему сейчас станет дурно», – подумал Шико.

– А! – пробормотал Генрих. – А! Ты боишься, проклятое тело, ты трясешься, ты дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты так дрожишь, пусть это будет не зря!

И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту, артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек пламени, которые сопровождали оглушительную пальбу крепостных батарей и, словно лучи закатного солнца, отражались в его латах.

Он придерживал коня и минут десять сидел на нем неподвижно, обратясь лицом к городским воротам и раз за разом восклицая:

– Подать фашины! Гром и молния! Фашины!

Морнэ с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.

Шико, как и Морнэ, надел латы; но он не вынул шпаги из ножен.

За ними вслед, воодушевляясь их примером, мчались юные дворяне-гугеноты; они кричали и вопили: «Да здравствует Наварра!»

Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; через шею его лошади была перекинута фашина.

Каждый из всадников подъезжал и бросал свою фашину: в мгновение ока ров под подъемным мостом был заполнен.

Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из сорока, они все же ухитрились заложить петарды под ворота.

Картечь и пули огненным смерчем бушевали вокруг Генриха и в один миг скосили у него на глазах два десятка людей.

Восклицая: «Вперед! Вперед!» – он направил своего коня в самую середину артиллерийского отряда.

Он очутился на краю рва в ту минуту, когда взорвалась первая петарда.

Ворота раскололись в двух местах.

Артиллеристы зажгли вторую петарду.

Образовалась еще одна скважина; но тотчас во все три бреши просунулось десятка два аркебузов, и пули градом посыпались на солдат и офицеров.

Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.

– Сир, – повторил Шико, нимало не думая о себе. – Сир, бога ради, уйдите отсюда!

Морнэ не говорил ни слова, но он гордился своим учеником и время от времени пытался заслонить его собою; но всякий раз Генрих судорожным движением руки отстранял его.

Вдруг Генрих почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и перед глазами туман.

– А! Треклятое естество! – вскричал он. – Нет, никто не сможет сказать, что ты победило меня!

Соскочив с коня, он крикнул:

– Секиру! Живо – секиру! – и принялся мощной рукой сшибать стволы аркебузов, обломки дубовых досок и бронзовые гвозди.