Сорок пять

– И совершенно напрасно, государыня, – ответил король, – я никогда еще не чувствовал себя так хорошо.

Эти слова сопровождались улыбкой, которая тотчас передалась всем устам.

– И какому благодетельному влиянию, сын мой, – спросила Екатерина, с трудом скрывая свое беспокойство, – вы приписываете это улучшение вашего здоровья?

– Тому, что я много смеялся, государыня, – ответил король.

Все переглянулись с таким глубоким изумлением, словно король сказал какую-то нелепость.

– Много смеялись! Вы способны много смеяться, сын мой? – спросила Екатерина с обычным своим суровым видом. – Значит, вы – счастливый человек!

– Так оно и есть, государыня.

– И какой же у вас нашелся повод для столь бурной веселости?

– Нужно вам сказать, матушка, что вчера вечером я ездил в Венсенский лес.

– Я это знала.

– А! Вы это знали?

– Да, сын мой; все, что относится к вам, важно для меня; для вас это ведь не новость!

– Разумеется, нет; итак, я поехал в Венсенский лес; на обратном пути дозорные обратили мое внимание на неприятельское войско, мушкеты которого блестели на дороге.

– Неприятельское войско на дороге в Венсен?

– Да, матушка.

– И где же?

– Против рыбного пруда якобинцев, возле дома милой нашей кузины.

– Возле дома госпожи де Монпансье! – воскликнула Луиза де Водемон.

– Совершенно верно, государыня, возле Бель-Эба; я храбро подошел к неприятелю вплотную, чтобы дать сражение, и увидел…

– О, боже! Продолжайте, сир, – с непритворным испугом воскликнула молодая королева.

– О! Успокойтесь, государыня!

Екатерина выжидала в мучительном напряжении, но ни единым словом, ни единым жестом не выдавала своих чувств.

– Я увидел, – продолжал король, – целый монастырь, множество благочестивых монахов, которые с воинственными возгласами отдавали мне честь своими мушкетами!

Кардинал де Жуаез рассмеялся; весь двор тотчас с превеликим усердием последовал его примеру.

– О! – воскликнул король. – Смейтесь, смейтесь; вы правы, ведь об этом долго будут говорить: у меня во Франции десять тысяч монахов, из которых я, в случае надобности, сделаю десять тысяч мушкетеров; тогда я создам должность великого магистра мушкетеров-постриженцев его христианнейшего величества и пожалую этим званием вас, кардинал.

– Я согласен, ваше величество; для меня всякая служба хороша, если только она угодна вашему величеству.

Во время беседы короля с кардиналом дамы, соблюдая этикет того времени, встали и одна за другой, поклонившись королю, вышли. Королева со своими фрейлинами последовала за ними.

В кабинете осталась одна только королева-мать; за необычной веселостью короля чувствовалась какая-то тайна, которую она решила разведать.

– Кстати, кардинал, – неожиданно сказал Генрих прелату, который, видя, что королева-мать не уходит, и догадываясь, что она намерена беседовать с сыном наедине, хотел было откланяться, – кстати, кардинал, что поделывает ваш братец дю Бушаж?

– Право, не знаю, ваше величество.

– Как же так – не знаете?

– Не знаю, ваше величество; я его очень редко вижу или, вернее, совсем не вижу, – ответил кардинал.

Из глубины кабинета донесся тихий печальный голос, молвивший:

– Я здесь, ваше величество.

– А! Это он! – воскликнул Генрих. – Подите сюда, граф, подите сюда!

Молодой человек тотчас повиновался.

– Боже правый! – воскликнул король, в изумлении глядя на него. – Честное слово дворянина, это движется не человек, а призрак!

– Ваше величество, он много работает, – пролепетал кардинал, сам поражаясь той переменой, которая за одну неделю произошла в лице и осанке его брата.

Действительно, дю Бушаж был бледен, как восковая фигура, а его тело, едва обозначавшееся под шелком и вышивками, и впрямь казалось невещественным, призрачным.

– Подойдите поближе, молодой человек, – приказал король, – подойдите поближе! Благодарю вас, кардинал, за цитату, приведенную вами из Плутарха; обещаю вам, что в подобных случаях всегда буду прибегать к вашей помощи.

Кардинал понял, что король хочет остаться наедине с его братом, и бесшумно удалился.

Король украдкой проводил его глазами, а затем остановил взгляд на матери, по-прежнему сидевшей неподвижно.

Теперь в кабинете не было никого, кроме королевы-матери, д'Эпернона, рассыпавшегося перед ней в любезностях, и дю Бушажа.