Сорок пять

– И все? – спросил Жуаез.

– Все. Слуга проводил меня до дверей, приговаривая: «Забудьте обо всем этом, ради господа Иисуса и девы Марии, умоляю вас, забудьте!» Я убежал, охватив голову руками, растерянный, ошалевший, недоумевающий – уж не сошел ли я действительно с ума? С той поры я каждый вечер хожу на эту улицу, и вот почему, когда мы вышли из ратуши, меня естественным образом повлекло в ту сторону. Каждый вечер, повторяю, хожу я туда и прячусь за углом дома, стоящего как раз напротив ее жилища, под какой-то балкончик, где меня невозможно увидеть. И, может быть, один раз из десяти мне удается уловить мерцание света в ее комнате: в этом вся моя жизнь, все мое счастье.

– Хорошее счастье! – вскричал Жуаез.

– Увы! Стремясь к другому, я потеряю и это.

– А если ты погубишь себя такой покорностью судьбе?

– Брат, – сказал Анри с грустной улыбкой, – чего ты хочешь? Так я чувствую себя счастливым.

– Это невозможно!

– Что поделаешь? Счастье – вещь относительная. Я знаю, что она там, что она там существует, дышит. Я вижу ее сквозь стены, то есть мне кажется, что вижу. Если бы она покинула этот дом, если бы мне пришлось провести еще две недели таких же, как тогда, когда я ее потерял, брат мой, я бы сошел с ума или же стал монахом.

– Нет, клянусь богом! Достаточно у нас в семье одного безумца и одного монаха. Удовлетворимся этим, милый мой друг.

– Не уговаривай меня, Анн, и не насмехайся надо мной! Уговоры будут бесполезны, насмешками ты ничего не добьешься.

– А кто тебе говорит об уговорах и насмешках?

– Тем лучше… Но…

– Позволь мне сказать одну вещь.

– Что именно?

– Что ты попался, как простой школьник.

– Я не строил никаких замыслов, ничего не рассчитывал, я отдался чему-то более сильному, чем я. Когда тебя уносит течение, лучше плыть по нему, чем бороться с ним.

– А если оно увлекает в пучину?

– Надо погрузиться в нее, брат.

– Ты так полагаешь?

– Да.

– Я с тобой не согласен, и на твоем месте…

– Что бы ты сделал, Анн?

– Во всяком случае, я бы выведал ее имя, возраст. На твоем месте…

– Анн, Анн, ты ее не знаешь.

– Но тебя-то я знаю. Как так, Анри, у тебя было пятьдесят тысяч экю, которые я вручил тебе, когда король подарил мне в день моего рождения сто тысяч…

– Они до сих пор лежат у меня в сундуке, Анн: ни одно не истрачено.

– Тем хуже, клянусь богом. Если бы они не лежали у тебя в сундуке, эта женщина лежала бы у тебя в алькове.

– О, брат!

– Никаких там «о, брат»: обыкновенного слугу подкупают за десять экю, хорошего за сто, отличного за тысячу, самого расчудесного за три тысячи. Ну, представим себе феникса среди слуг, возмечтаем о божестве верности, и за двадцать тысяч экю – клянусь папой – он будет твоим. Таким образом, у тебя остается сто тридцать тысяч ливров, чтобы оплатить феникса среди женщин, которого тебе поставит феникс среди слуг. Анри, друг мой, ты просто дурак.

– Анн, – со вздохом произнес Анри, – есть люди, которые не продаются, есть сердца, которых не купить и королю.

Жуаез успокоился.

– Хорошо, согласен, – сказал он. – Но нет таких, которые бы не отдались кому-нибудь.

– Это другое дело!

– Ну, так что же ты сделал для того, чтобы эта бесчувственная красавица отдала тебе свое сердце?

– Я убежден, Анн, что сделал все для меня возможное.

– Послушайте, граф дю Бушаж, да вы просто спятили! Перед вами женщина, которая скорбит, сидит взаперти, плачет, а вы становитесь еще печальнее, замкнутее, проливаете еще больше слез, то есть оказываетесь еще скучнее, чем она! Право же, вы распространялись тут насчет пошлых способов ухаживания, а сами ведете себя не лучше обыкновенного квартального. Она одинока, бывайте с нею почаще; она печальна, будьте веселы; она кого-то оплакивает, утешьте ее и замените покойного.

– Невозможно, брат.

– А ты пробовал?

– Для чего?

– Да хотя бы просто чтобы попробовать. Ты же говоришь, что влюблен?

– Нет слов, чтобы выразить мою любовь.

– Ну так через две недели она станет твоей любовницей.

– Брат!

– Даю тебе слово Жуаеза. Ты, надеюсь, не отчаялся?

– Нет, ибо никогда не надеялся.

– В котором часу ты с ней видишься?

– В котором часу я с ней вижусь?

– Ну да.

– Но я же говорил тебе, брат, что никогда не вижу ее.