Сорок пять

– Ты это придумал, д'Эпернон?

– Ну да, бог мой, я один, сир.

– Это вызовет всеобщий смех.

– Не смех, это вызовет страх.

– Твои дворяне, значит, такие грозные?

– Сир, эту стаю псов вы напустите на любую дичь. Они будут знать только вас, только с вашим величеством иметь дело и только у вас просить света, тепла, жизни.

– Но я же на этом разорюсь.

– Разве король может разориться?

– Я с трудом оплачиваю своих швейцарцев.

– Посмотрите хорошенько на этих пришельцев, сир, и скажите мне, придется ли, по вашему мнению, много на них тратиться?

Король окинул взглядом эту длинную спальню, достойную внимания даже со стороны монарха, привыкшего к самым примечательным архитектурным затеям.

Продолговатый зал был во всю свою длину разделен перегородкой, по одну сторону которой архитектор устроил сорок пять альковов, расположенных, словно келейки, один подле другого и открывающихся на проход, в конце которого стояли король и д'Эпернон.

В каждом из этих альковов пробита была дверца, соединявшая его с чем-то вроде комнаты.

Благодаря такому остроумному устройству каждый дворянин мог от исполнения служебных дел сразу же переходить к частной жизни.

К своим общественным обязанностям он выходил через альков.

Семейная и личная жизнь его протекала в примыкавшем к алькову помещении.

В каждом таком помещении была дверь, открывавшаяся на балкон, который шел вдоль всей наружной стены.

Король не сразу понял все эти тонкости.

– Почему ты показал мне их в кроватях, спящими? – спросил король.

– Я полагал, сир, что так вашему величеству легче было бы произвести осмотр. На каждом из этих альковов имеется номер, что очень удобно: под тем же номером числится и обитатель данного алькова. Таким образом, каждый из этих обитателей, когда понадобится, может быть и просто номер такой-то, и человек.

– Придумано довольно хорошо, – сказал король, – в особенности если у нас одних будет ключ ко всей этой арифметике. Но ведь несчастные задохнутся, если все время будут жить в этой конуре?

– Если вашему величеству угодно, мы сделаем обход и осмотрим помещение каждого из них.

– Черт побери! Ну и мебельный склад ты мне устроил, д'Эпернон! – заметил король, бросив взгляд на стулья, куда спящие сложили свою убогую одежонку. – Если я стану хранить в нем лохмотья этих парней, Париж здорово посмеется.

– Что верно, то верно, сир, – ответил герцог, – мои сорок пять гасконцев не слишком роскошно одеты. Однако, ваше величество, будь все они герцогами и пэрами…

– Да, понимаю, – с улыбкой сказал король, – они обошлись бы мне гораздо дороже.

– Вот именно, сир.

– Сколько же они будут мне стоить? Если не дорого, это меня, возможно, убедит. Ибо внешний вид у них, д'Эпернон, не очень-то привлекательный.

– Сир, я знаю, что они несколько отощали да и загорели на солнце наших южных провинций. Но я был таким же худым и смуглым: они пополнеют и побелеют, подобно мне.

– Гм! – промычал Генрих, искоса взглянув на д'Эпернона.

Наступила пауза, вскоре прерванная королем.

– А знаешь, эти твои дворяне храпят, словно церковные певчие.

– Сир, по одному этому о них судить не следует: видите ли, сегодня вечером их очень хорошо накормили.

– Послушай-ка, один что-то говорит во сне, – сказал король, с любопытством прислушиваясь.

– В самом деле?

– Да, что это он говорит? Послушай.

И правда, один из гасконцев, чьи руки и голова свисали с кровати, а рот был полуоткрыт, что-то бормотал с печальной улыбкой.

Король подошел к нему на цыпочках.

– Если вы женщина, – говорил тот, – бегите! Бегите!

– Ого! – сказал Генрих. – Он дамский угодник.

– Что вы о нем скажете, сир?

– У него довольно приятное лицо.

Д'Эпернон поднес к алькову свою свечу.

– К тому же руки у него белые, а борода хорошо расчесана.

– Это господин Эрнотон де Карменж, красивый малый, он далеко пойдет.

– Бедняга, у него там был какой-нибудь роман, и пришлось его прервать.

– Теперь он будет любить только своего короля, сир. Мы вознаградим его за принесенную жертву.

– Ого, рядом с этим, как его?..

– Эрнотон де Карменж.

– Да, да, рядом с ним – престранная личность. Какая рубашка у этого номера тридцать первого! Можно подумать – власяница кающегося грешника.