Темный инстинкт

— Ты вот что.., ты Наталью Алексеевну сегодня увидишь? — неожиданно спросил Кравченко у Сидорова.

И Мещерский догадался: именно об этой женщине его приятель думал все это время.

— Очень даже возможно.

— Ну тогда.., отдай это письмо ей.

— Зачем?

— Ну.., хотя ей читать нельзя, ах ты боже мой… Ну сам прочти ей вслух, с выражением. И обрисуй поподробнее этот дом, его покойную хозяйку и всю ее семейку. Только не присочиняй ничего.

— Я повторяю свой вопрос, Вадик: зачем это все Наташке?

— Чертовски хочется услышать мнение по-настоящему умного человека, Шура. А тебе разве нет? Да брось, не поверю.

— Мне и своего мнения пока достаточно, — буркнул опер, однако письмо забрал.

Глава 36

«ПРОИЗОШЛО НЕЧТО ЧУДОВИЩНОЕ…»

Мучения уголовно-процессуалъного характера были прерваны с наступлением вечера. Все — и члены оперативно-разыскной группы, и подозреваемые, и милицейско-прокурорское начальство, и любопытные за забором — вымотались и устали до последней степени. Мучения дальнейшие (новые допросы, очные ставки, экспертизы и какие-то еще более радикальные следственные действия по делу об убийстве Марины Ивановны Зверевой, Андрея Шилова и Майи Тихоновны Даро) решено было отложить до следующего дня.

Сидоров как в воду глядел: никого из потенциальных подозреваемых и на этот раз задерживать не стали (и это показалось всем весьма зловещим предзнаменованием).

В доме остались на круглосуточное дежурство двое сотрудников милиции. И все снова погрузились в могильную тишину…

Около восьми вечера Кравченко, терзаемый голодом, сместился на кухню. Домработница, сраженная горем, видимо, уже пустила там все на самотек: из крана капает вода — долбит по раковине из нержавейки, створки изящной дубовой финской горки распахнуты настежь, посуда — на полу (не что иное, как разрушительные следы повального обыска. Только вот что искали стражи порядка на кухне?).

На столе — сам черт ногу сломит: стопки грязных тарелок, объедки, выплеснутая заварка.

Кравченко открыл огромный, точно айсберг, роскошный холодильник. Авось хоть тут-то обыска не было!

Мечталось изъять нечто аппетитное и уже готовое к немедленному употреблению, чтобы даже не разогревать. Так, ветчина — отлично, сыр, майонез, пару маринованных огурчиков стянем да банку оливок с луком — это гостинец для упавшего духом Мещерского. А теперь хлеб…

— Хотите, кофе сварю?

Кравченко обернулся: на пороге кухни Агахан Файруз.

В глубоком трауре — вместо костюма с иголочки черные брюки, черный шерстяной свитер, черные, начищенные до блеска туфли. Взгляд тоже «черный», мрачный, глаза обведены темными кругами.

— Благодарю, Агахан. Мне не хочется кофе на ночь.

— Раз так — давайте ужинать, — секретарь брезгливо сгреб со стола грязные тарелки и свалил их в мойку, вытер стол салфеткой. — Прошу.

— Спасибо, — Кравченко чувствовал себя неловко: есть хотелось зверски, но вместе с тем — странное дело — в присутствии иранца он ощущал себя непреодолимо скованным и смущенным. «Так вот что означает мудрый совет: не вкушай пищи в доме врага», — подумал он.

Ужинали они быстро и молча. Доев, Кравченко встал.

— Вы куда? — тихо спросил Файруз. — К себе?

— Нет. Пойду в зале посижу. Девять часов всего.

— А можно мне побыть с вами, Вадим? — голос Агахана звучал глухо. — Я не могу сейчас быть один.

— Конечно. Идемте.

— Только сначала я заварю чай, особенный, тот, что у меня дома называют фенджанах.

— Хорошо, Агахан, спасибо.

— А как вы считаете, этим нашим.., сторожам, — иранец кивнул на двери холла, где в кресле сидел один из милиционеров (второй расположился в коридоре наверху так, чтобы присматривать за спальнями домочадцев), — стоит предложить перекусить?

— Предложите. Но думаю — они откажутся.

Секретарь понял, мрачно кивнул.

Кравченко перешел в музыкальный зал. «Где все? — размышлял он. — Закрылись по своим комнатам, выжидают каждый в своей норе. Кто-то горюет, а кто-то…»

Минут через пять Файруз принес мельхиоровый поднос, на котором стоял китайский фарфоровый чайник и крохотные серебряные стаканчики.

— Угощайтесь, Вадим. — Он налил в стаканчик чаю, похожего на деготь.

Кравченко попробовал — чифирь чистейшей воды, но бодрит лучше, чем кофе.

— Агахан, вам страшно? — спросил он напрямик.

— Да.

— И вы, как и все в этой семье, — Кравченко выделил это слово особо, — не понимаете, что здесь происходит?