Темный инстинкт

— Я хочу остаться.

Снова наступила пауза. И потом Кравченко сказал:

— Знаешь, я все смотрел на нее и думал про то письмо с кошмаром.

— И я тоже. А еще о чем?

— О том, что подозрительно быстро этот сон сбываться начал: трупешник оттуда в реальность перекочевал. Самый кондовый такой трупешник — топором пришибленный забулдыга. Странные полюса какие, а? Пьяный шабашник и итальянская опера с господами кастратами — и все, считай, в одни сутки.

— Сережа, Вадим! А я за вами, — раздался бодрый возглас.

По дороге к ним шел приветливый и улыбающийся Агахан Файруз.

— Марина Ивановна просила передать: обедаем в четыре. Александра Порфирьевна приготовила свое фирменное блюдо.

Глава 4

СМЕРТЬ В НЕУЮТНОМ МЕСТЕ

На следующее утро — а это была суббота — солнце светило все так же ярко и гладь озера за окном снова слепила стальным блеском. Кравченко, на удивление спокойный и довольный, распахнул настежь окно.

— Ох вы косточки мои. — Потом высунулся по пояс и возвестил:

— Свежо. Красиво. Приятно.

Мещерский сел на кровати. То ли спал неважно, то ли еще что — но был в отличие от приятеля задумчив и сосредоточен.

— Ну что, не хочешь прощаться со здешней компанией? Погостим еще денек? — осведомился Кравченко. — Ты вон все о приличиях волнуешься. Так когда удобнее сказать хозяйке этого дома «адье»?

— Странный дом, Вадя.

— Что?

Мещерский откинул плед.

— Ты ничего не заметил вчера за ужином?

— Нет, а что?

— Закрой окно. Дует.

— Балтика, дуралей. Дыши глубже. Так что вчера было за ужином?

— Я просил, кажется, закрыть окно.

Кравченко подчинился. Когда на приятеля его накатывала черная волна (а случалось это крайне редко), лучше было не раздражать его.

— Ну что было-то? — повторил он с ленивым любопытством.

— Подумай сам.

Кравченко хмыкнул: ужинали вчера всем домом, дружно, в десятом часу. Были отличные жареные цыплята, свекла в молочном соусе, салаты и сносное испанское вино. Он спросил Файруза, где отовариваются жильцы озерных дач. Тот ответил: "Два раза в неделю из Сортавалы приезжает машина. Мы заключили договор с фирмой «Фри фудс», у нее прямые поставки из Финляндии для ресторанов. Можно было напрямую с рестораном договориться.

Но это ни к чему. Александра Порфирьевна отлично готовит". Кравченко выслушал его с непроницаемым лицом, отметив, что в организации вопросов снабжения Зверева — точь-в-точь его босс Чугунов, который, разбогатев, стал фантастически разборчив в пище. «С жиру они бесятся, вот что, — подытожил он завистливо. — Сколько она, интересно, платит за весь этот сервис и изобилие?»

— Я заметил, Сережка, только то, что пожрать тут все любят вкусно и бабок на это не жалеют, — сказал он, — чужих бабок, заметь.

— Было очень душно.

— Не понял?

— За столом. Очень напряженная атмосфера.

— Все очень мило беседовали.

— А о чем — можешь вспомнить? — Мещерский усмехнулся.

— О кастратах, слава богу, не упоминали. А о чем говорили… Бог его знает. Эта Марина Великолепная все со своей подругой толковала о…

— О том, что в камине в гостиной надо прочистить трубу. Дымит.

— Вроде. И все ей поддакивали. А братец ее сказал, что на даче вообще нужен ремонт. И что в его ванной визжит кран.

— Да, — Мещерский кивнул.

— Ну? Э-э, брат, чтой-то на тебя нашло, а?

— Там было нечем дышать, Вадя. — Мещерский взглянул на друга, и тот прочел в его взгляде тоскливую тревогу, возникающую у многих из нас тогда, когда никак не раздается долгожданный звонок не вернувшегося издалека близкого человека. — Я там задыхался. Разреженная атмосфера. Эверест.

— Но что конкретно ты почувствовал? Что это было?

Неприязнь? Страх?

— Не знаю. Просто духота, как перед грозой.

Кравченко только рукой махнул:

— Ты внук милейшей Елены Александровны, Серега.

Яблочко от яблони. Нервы-с.

— У меня стальные нервы или вовсе нервов нет, — промурлыкал Мещерский, взял полотенце и направился в ванную. — А знаешь еще что?

— Ну?

— Я все равно не хочу отсюда уезжать. Пока.

— Черкни письмецо бабуле, — вдогонку крикнул ему Кравченко. — Изложи ей свои сны.

— Мне сегодня ничего не снилось.

— А мне.., эх! — Кравченко аж зажмурился. — Ладно, пошлить не будем, вы этого не любите.

— Значит, ты ничего не слышал сегодня ночью?

— Слушай, хватит дурака валять. Это уже не смешно.