Серия Норы Робертс «Женщины Калхоун» повествует о четырех сестрах —...
«Кто-то бродит в доме по ночам».
«Разорванный шарфик».
«Синяки, появившиеся до…»
«Волна ненависти».
«На ее дне рождения впервые во всеуслышание объявили о выигранном наследстве».
«Кому понравится, если его считают кастратом?»
«Любовник, ставший преданным другом дома».
«Падчерица-дурнушка любит очень красивого человека».
«Брат, засыпающий под взглядом дуче».
«Парень, не терпящий, когда его сестра пьет и исповедуется посторонним».
«Старуха, вырастившая детей дирижера».
«Иранец, но не мусульманин».
«Пересохший колодец. Возложение тела».
«Психопат, сбежавший из…»
Слово «УБИЙСТВО» он поместил в нижнем углу листа.
К нему от черты сразу же потянулось множество параллельных линий. Каждая обозначилась соответствующей буквой: Н — НАСЛЕДСТВО, Л — ЛЮБОВЬ, Р — РЕВНОСТЬ, снова Н с цифрой 2 — НЕНАВИСТЬ, 3 — ЗАВИСТЬ, Н с цифрой 3 — НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ.
Тут же появился крестик: «Она снова меняет первоначальное намерение теперь уж под влиянием обстоятельств: нанимает нас для розыска убийцы. Почему? Только потому, что мы под рукой или для подобного выбора существует особая причина?»
Следующий крестик: «Произошла ли фактическая подмена жертвы?» «Мог ли быть жертвой кто-то другой?»
А потом крупными буквами: «СТАНЕТ ЛИ ЖЕРТВОЙ КТО-ТО ЕЩЕ? ЕСЛИ ДА, ТО КТО: ЗВЕРЕВА ИЛИ НЕ ЗВЕРЕВА?»
Эту фразу он обвел. К фамилии певицы устремились стрелки от букв Н, Р, Н2, НЗ.
На листке уже оставалось мало места. Почерк стал более убористым:
«В доме известно всем: версия об убийстве Шипова сбежавшим сумасшедшим критики не выдерживает».
«Майя Тихоновна подслушала нашу беседу со Зверевой».
«Кто-то видит в нас союзников, кто-то — врагов».
«Любовник допрошен с пристрастием. Расскажет ли он свои впечатления? Утаит ли? Что именно?»
«Внешне они друг друга совершенно не боятся».
«Маленький фашист спит на ЕЕ пороге».
«Собаку на ночь запирают в кухне».
«Куда делся из спальни тот, кто ее напугал? Был ли он вообще?»
Листочек был исписан. Кравченко перечитал все, что на нем уместилось. Потом нарисовал на обороте два круглых нуля и огромный вопросительный знак. Подумал-подумал, и у нулей выросли ножки, ручки с пальчиками-растопыркой. Потом появились точка, точка, запятая, рот-палочка до ушей и сами уши, круглые, точно лопухи.
Он созерцал портреты с видимым удовольствием. Вот одному человеку фломастер вложил в руку пистолет-кочергу: легендарный «деррингер». А второму — скрипичный ключ.
Человечки смотрели на Кравченко выжидательно и ехидно. Они явно были себе на уме.
Он спрятал листок в карман, наклонился за курткой.
Внизу на бетоне еще сохранились темные потеки. Крупная мясная муха, уже по-осеннему снулая и ошалевшая, привлеченная запахом протухших кровяных шариков, описав восьмерку, спикировала на колодец.
Глава 17
БРАТ И СЕСТРА
На обратном пути Кравченко встретил Новлянского.
Тот стоял на холме и издали созерцал место убийства мужа своей бывшей мачехи. На этот раз «яппи» был одет в джинсовые шорты-"бермуды" и растянутую хлопковую кофту с подвернутыми рукавами. На макушке едва держалась бейсболка цвета хаки козырьком назад. В руках он сжимал пластмассовый шест с сетчатой корзиной — некое подобие сачка — и плоскую коробку с выдвижной стеклянной крышкой.
Кравченко решил, что вот наконец-то Пит попался во время своей излюбленной охоты на бабочек или… Убийцу тянет на место преступления — банально? Однако подобные факты общеизвестны: любопытство сгубило кошку.
— Позагорать решил? — Новлянский оперся на свой шест как на посох, сгорбился. — Тихое местечко.
— Слишком тихое. — «Что-то не помню, чтоб мы с тобой на брудершафт пили, Пит, ну да ладно».
— Раньше — давно, правда — колодец работал: кнопку сбоку нажимали, и вода по трубке шла. — Пит надвинул козырек бейсболки, глаза его исподлобья изучали Кравченко. — Воду мы, конечно, ту не пили, а ходить к колодцу ходили. Еще с отцом.
— Зачем же?
— За бабочками, — Новлянский криво усмехнулся, — которые влагу любят.
Кравченко молчал, ждал.
— Да, давно его забыли, — Новлянский говорил медленно, прямо вымучивал из себя слово за словом. — Там такие стальные полосы на ободе, я помню, как их приваривали: еще мальчишкой за сварщиками подглядывал. Там сначала была сплошная крышка — люк, потом ее убрали — вода стала затхлой. А мы с ребятами сюда бегали на звезды глядеть. Знаешь, их в колодце даже в солнечный день видно.