По следу четырех

— Дядька какой-то, важный с виду! Две девчонки лет по восемнадцать! Слушай, какую корзину цветов принесли — обалдеть! Здоровущая! От посла Франции!

Часа через два у нас уже раскалывалась голова. Интересно, как тетя Липа это выносит? Потом пришел Митя с изящным букетом от своей мамы.

— Мне старушки на лавочке сказали, что к вам с утра сегодня народ валом валит.

— Не говори, просто дурдом!

— Ась, а там груши еще остались? — подмигнула мне Матильда.

— Конечно! Тетя Липа их припрятала, говорит, больно хороши, оставим для своих. А Митька свой!

И я пошутила над Митей так же, как и над Мотькой, — когда он с наслаждением съел грушу, я сообщила ему, что он только что слопал Игоря Потоцкого. И опять мы чуть не померли со смеху.

— Ладно, девочки, смех смехом, а я ведь расспросил маму, не знает ли она каких-нибудь сумасшедших поклонниц.

— Ну и как? — вырвалось у меня.

— Мама говорит, что в лицо она некоторых знает, просто по концертам, и есть среди них совсем полоумные, но ни фамилий, ни адресов… увы.

— Вот так все! А сегодня нам сказали, что есть Клуб Поклонниц Игоря Потоцкого, сокращенно КПИП, — сообщила я. — И мы решили, что надо кого-то туда внедрить!

— Не кого-то, а меня! — отрезала Мотька.

— А может, лучше Валерку? — предложил Митя.

Мы с Мотькой прыснули.

— Голова! Где ты видел четырнадцатилетнего мальчишку, поклонника оперного певца? Так не бывает!

— Почему?

— Почему, не знаю, но не бывает! — твердо заявила Мотька.

— Что ж, вам виднее, — улыбнулся Митя.

В комнату вошла тетя Липа.

— Молодежь, вы с голоду не помираете? Нет? Ну и славно, а то я уже едва на ногах держусь, три кекса им скормила.

— Олимпиада Андреевна, а удалось что-нибудь узнать? — спросил Митя.

— Узнать? Ну, во-первых, мы узнали про существование клуба…

— КПИП?

— Вот именно! — засмеялась тетя Липа. — Надо же такое придумать! Я и сама когда-то в полоумных поклонницах ходила, но до такого мы не додумались! Но зато я всем приходящим про кражу рассказывала. Может, дойдет до воровки…

— И что? — поинтересовалась Мотька.

— Скорее уж до мамы дойдет, — заметила я.

— Ой! — воскликнула тетя Липа. — Я об этом не подумала! А ты что ж меня не предупредила? Слышала же, как я болтаю! Дуреха!

— Мне это только сейчас в голову пришло, — призналась я.

— Ладно, что сделано, то сделано! А вдруг у этой полоумной воровки совесть взыграет?

— Ждите-дожидайтесь! — сказала Мотька. — Скорее рак на горе свистнет.

— Ох, грехи наши тяжкие! — вздохнула тетя Липа. — Ребятки, я пойду полежу, а если еще кто явится, вы уж на себя возьмите.

— Хорошо, но нам тоже про кражу рассказывать?

— На ваше усмотрение. Я думаю, вся Москва уже об этом гудит. Проголодаетесь, пошуруйте в холодильнике! И вот деньги, разносчице телеграмм отдайте, а то она, бедняга, целый день сюда таскается.

Тетя Липа ушла. Минут через пять раздался звонок. Я пошла открывать.

— Здравствуйте! — На пороге стояла женщина лет сорока, с букетиком дубков в руках. — Вы разрешите?

— Да, пожалуйста, вы к кому?

— Я бы хотела передать… вот, цветы и еще… я бы хотела прочитать оду…

— Оду? — переспросила я.

— Да, я написала оду и посвятила ее великому певцу…

— Хорошо, только извините, если мы примем вас на кухне… — залепетала я.

— Это неважно! Но вы обещаете отдать мою оду господину Потоцкому?

— Конечно! Проходите, пожалуйста! Матильда, Митя! — позвала я. Одной мне слушать оду, даже в честь дедушки, не хотелось.

— А вы кто? — спросила женщина.

— Я? Внучка. А вот это мои друзья. Познакомьтесь, это Матильда, Митя, а это…

— Ангелина.

— Очень приятно.

Ангелина уселась за стол.

— Может, вы хотите чаю или кофе? — спросила я.

— Нет, мне не до чаю! Это самый верный способ отвлечь человека.

— Отвлечь? — не поняла я.

— Какой чай, когда предстоит творческий процесс?

Час от часу не легче! Или она еще только собирается писать оду на наших глазах? Я промолчала. Ангелина полезла в сумку и вытащила оттуда красивый кожаный бювар.

— Вот моя ода! Прочитайте вслух, а потом положите это на рояль. Пусть когда он приедет, то сразу увидит…

Я послушно раскрыла бювар. В него был вложен лист плотной шелковистой бумаги, на котором каллиграфическим почерком были выведены стихи, окруженные еще и виньетками. Красота!