Китаец

— Стабильности уже нет, — сказала Ма Ли. — Как аналитик я хорошо разбираюсь в том, какие денежные потоки движутся в нашей стране, и знаю много такого, о чем ни тебе, ни другим не известно. Но говорить, конечно, не могу.

— Мы здесь одни. Лев не слушает.

Ма Ли пристально посмотрела на подругу. Хун прекрасно понимала, о чем она думает: можно ей доверять или нет?

— Если сомневаешься, молчи, — сказала Хун. — Сделаешь неправильный выбор, доверишься не тому — останешься беззащитен и беспомощен. Так учил Конфуций.

— Я доверяю тебе. Просто обычные защитные инстинкты всегда призывают к осторожности, ничего не поделаешь.

Хун кивком показала на берег реки.

— Лев ушел. А мы и не заметили.

Ма Ли качнула головой.

— В этом году, — продолжала Хун, — правительство увеличит военные ассигнования почти на пятнадцать процентов. Учитывая, что никакие внешние враги Китаю в данный момент не угрожают, Пентагон и Кремль, разумеется, заинтересуются этим фактом. И их аналитики без труда сделают вывод, что государство и армия готовятся к столкновению с некой внутренней угрозой. К тому же мы потратим почти десять миллиардов юаней на контроль за интернетом. Такие цифры утаить невозможно. Но есть и другая статистика, известная очень немногим. Как думаешь, сколько беспорядков и массовых протестов отмечено в стране за минувший год?

Ма Ли немного подумала и ответила:

— Тысяч пять, наверно?

Хун покачала головой:

— Почти девяносто тысяч. Прикинь, сколько в день. Эта цифра грозной тенью нависает надо всем, что предпринимает политбюро. Пятнадцать лет назад Дэн либерализовал экономику, и в тот раз страну удалось в основном утихомирить. Сейчас этого уже недостаточно. И будет тем более недостаточно, когда города не смогут предоставить место и работу сотням миллионов бедных крестьян, с нетерпением ждущих своей очереди, чтобы приобщиться к хорошей жизни, о которой все мечтают.

— Что же случится?

— Не знаю. Никто не знает. Благоразумный человек озабочен и задумчив. В партии идет борьба за власть, и даже при Мао она не была столь ожесточенной. Никто не может сказать, каков будет исход. Военные опасаются неуправляемого хаоса. Мы с тобой знаем: сделать можно и должно только одно — восстановить давние принципы.

— Баосянь юньдун.

— Единственный путь. Наш единственный путь. Кратчайшей дорогой в будущее не придешь.

Стадо слонов неторопливо спускалось к водопою. Когда на террасу высыпала группа западных туристов, подруги вернулись в холл гостиницы. Хун хотела предложить вместе поужинать, но Ма Ли опередила ее, сказав, что вечер у нее занят.

— Мы пробудем здесь две недели, — добавила Ма Ли. — У нас будет время поговорить обо всем, что произошло.

— Обо всем, что происходит и произойдет. Обо всем, на что у нас пока нет ответа.

Хун проводила взглядом Ма Ли, которая исчезла по ту сторону бассейна. Завтра я поговорю с ней, думала она. Именно сейчас мне необходим человек — и что же? Я встречаю одну из самых старых своих подруг!

Ужинала Хун в одиночестве. Часть китайской делегации расположилась за двумя длинными столами. Но Хун предпочла побыть одна.

Ночные мотыльки кружили возле лампы над ее столом.

После ужина она немного посидела в баре у бассейна, выпила чашку чая. Кое-кто из делегации, изрядно захмелев, пытался заигрывать с красивыми молоденькими официантками, сновавшими между столиков. Хун в негодовании ушла. В другом Китае такое не допускалось, со злостью думала она. Агенты госбезопасности давно бы вмешались. А замеченные в пьянстве и назойливости навсегда бы лишились права представлять Китай. Чего доброго, и в тюрьму могли загреметь. Не то что сейчас, никто и не думает вмешаться.

Устроившись у себя на веранде, она размышляла о заносчивости, которая пришла следом за безграничной верой, что более свободная рыночная система капитализма будет благоприятствовать развитию. Дэн хотел придать ускорение колесам китайской экономики. Ныне же ситуация иная. Мы живем под угрозой перегрева не только в промышленности, но и в собственных наших мозгах. Не видим, что расплачиваемся отравленными реками, удушливым воздухом, отчаянным бегством миллионов людей из деревень.

Некогда мы пришли в эту страну, тогдашнюю Родезию, чтобы поддержать освободительную борьбу. Теперь, почти через три десятка лет после освобождения, мы снова здесь — как плохо замаскированные колонизаторы. Мой брат из тех, кто продает все наши давние идеалы. В нем нет ни капли достойной веры в силу народа и его победу, веры, которая однажды освободила нашу собственную страну.