Прорыв к далековидению удался хоббиту на удивление легко и быстро. Взор его послушно устремился вдаль, в один миг покрыв громадное расстояние.
Открылись очертания умбарского берега.
Море дошло здесь до двух старых сходящихся горных кряжей. Глубокая долина стала бухтой, а склоны гор — берегами. Трудно было придумать лучшую защиту от бурь и штормов.
Сейчас в Умбаре стояло множество кораблей — и гребных и парусных.
Больше всего, конечно же, «драконов» Морского Народа, захватившего Умбар после краха Гондорского королевства. Умбарские корсары, некогда попортившие королям Минас-Тирита немало крови и давшие начало морскому племени, могли спать спокойно — они были отомщены. Правда, на Умбар издавна зарился богатый и многолюдный Харад, но на сей раз верным сподвижникам Саурона изрядно натянули нос. С суши крепость казалась неприступной, и харадские правители, похоже, смирились с потерей.
С высоты птичьего полета хоббит видел суетливую жизнь на улицах города. Он разительно не походил ни на Аннуминас, ни тем более на Минас-Тирит. Глинобитные желтые дома в два и три этажа смотрели на улицы глухими стенами — окна выходили во внутренние дворики. О мостовых и речи не было, пыль едва не закрывала солнце. По улицам медленно двигались караваны, цепочки странных животных — кто с двумя горбами, кто с одним, — отдаленно похожих на лошадей, только побольше. Полнились народом рынки. Словом, все было спокойно.
Видение прервалось, как всегда, неожиданно.
После рассказа хоббита гномы лишь пожали плечами.
— В Умбар приплывем — поглядим, что тут тебе напривиделось, — ворчал Строри.
В тот день улов оказался совсем никудышным. Немолодой рыбак, в одних холщовых, закатанных до колен штанах, брел по тропе к хижине. На спине он нес плетеную корзину с рыбой — улов выдался почти вдвое меньше обычного.
Тропа поднималась на зеленый откос и ныряла в укромную, заросшую ивняком ложбину. На ее склоне стояла избушка, кривовато, но прочно срубленная из нетолстых бревен — таких, чтобы мог поднять один человек.
Залаял кудлатый пес, бросаясь в ноги хозяину.
— Привет, Сан, привет. — Рыбак потрепал собаку по загривку. — Сейчас поедим. Сегодня еда будет, а завтра придется поголодать. Как, потерпим?
Пес умильно вилял хвостом — завтрашний день для него не существовал.
Человек принялся за разделку улова, однако не управился и с третью, когда дверь заскрипела.
— Трудишься, Серый? — властно произнес гость. Был он низок, с заметным животом и красноватым лицом, облаченный, однако, несмотря на важный вид, в весьма затрапезную одежду. За спиной висела большая плетеная корзина на ремнях. — Это правильно, молодец, жупан будет доволен. Вот только, — он быстро окинул опытным взглядом горку разделанной рыбы, — маловат улов-то!
— Что делать… — рыбак вяло пожал плечами, — сколь выловилось… Ты что же, все сейчас и заберешь, Миллог?
Они говорили на языке ховраров. Для низенького сборщика это наречие явно было родным, рыбак же по имени Серый изъяснялся с некоторым трудом.
— Ну что же я, злодей, что ли? — возмутился тот, кого назвали Миллогом.
— Работник тогда работает, когда есть что жрать. — Он быстро отодвинул в сторону пяток рыбешек поплоше. — Это тебе и псу твоему.
— Спасибо досточтимому, — равнодушно поклонился рыбак.
Миллог сноровисто смахнул оставшуюся добычу себе в корзину, однако уходить не спешил.
— Эх, Серый ты, Серый… Как дураком был, так, прости меня, и остался. Уж десять лет, как нашли тебя в дюнах голого, — только и мог бормотать что-то не по-нашему! — а ты все не поумнел. Едва-едва урок исполняешь! Кабы не я, отведал бы ты плетей нашего жупана…
— Спасибо тебе, Миллог, — вяло шевельнулись губы Серого. — Я знаю, ты меня защищаешь…
На лице толстяка появилось нечто похожее на сочувствие.
— Давно я тебе толкую — смени ты ремесло! Хоть в дроворубы подайся или углежоги. Лес стоит — вали не хочу. А тут будет ли добыча, нет — урок плати. И сколько можно бобылем сидеть? Бабу тебе нужно, а то живешь чисто зверь лесной. Хочешь, подыщу? Баб сейчас безмужних что мурашей в куче. Сколько мужиков полегло… Скажи спасибо, тебя в ополчение не поставили!
Серый стоял и покорно слушал, упершись натруженными руками в стол, блестевший от рыбьей чешуи. Голова его склонилась на грудь.