Золотые дни

Покачав головой, он притронулся к ее щеке, и она шевельнулась во сне. Он не мог описать того, что почувствовал, когда увидел Кадди с Эдилин на руках. Если бы Ангус был одним из своих предков, он бы снес Кадди голову с плеч еще до того, как тот успел бы задать ему вопрос.

Но все мысли Ангуса и все его чувства свелись к одному: к страху, когда он увидел, как сильно она избита, когда увидел, что ее красивое лицо покрывает слой грязи и засохшей крови.

Ангус неохотно покинул спальню и отправился работать. Он солгал Эдилин, сказав, что собирается купить таверну. На самом деле он ненавидел это место, ненавидел свою работу. Целый день подавая пиво и еду, слушая бесконечные жалобы, что пиво слишком теплое или еда слишком холодная, он едва сдерживал тошноту.

Обнаружив, что драгоценности пропали, Ангус сильно расстроился. Знай он, кто их украл, он бы свернул воришке голову. Но потом ему все же удалось взять себя в руки. И в ту ночь, когда он пробрался в ее комнату, Ангус был уверен, что по виду Эдилин ни за что не догадается о его неприятностях. Он бы скорее умер, чем рассказал бы ей, какого свалял дурака, позволив себя обокрасть. Хуже всего было то, что он не помнил, где и когда его обокрали. Он несколько дней подряд возвращался в те места, где бывал, искал драгоценности, искал того, кто мог их украсть, но все впустую. Кто бы признался в том, что видел драгоценности?

Конечно, он подумал об арестантках с корабля, но наивно решил, что… Ну, что они не стали бы красть у него. Или возможно, он просто не хотел, чтобы Эдилин оказалась права насчет Табиты. Ему нравилось верить в невинность Табиты и в ревность Эдилин.

Но Эдилин оказалась права, она поняла то, что Ангус понять не смог.

Ангус поплелся в таверну. Как всегда, работы было столько, что он опомнился лишь ближе к закату. Какой же он дурак! Он был в таверне, а Эдилин — в его комнате!

— Что это ты разулыбался? — спросила горничная Долли, наполнив три большие кружки пивом из бочонка.

— Любовь! — ответил он и улыбнулся еще шире. Он окинул взглядом обеденный зал и усталых путешественников, сидящих за столами, потом положил руки на объемистую талию Долли и звонко чмокнул ее в щеку. — Я сегодня больше работать не буду. Я, может, вообще не буду больше тут работать.

— Хозяин шкуру с тебя сдерет!

— Пусть сперва найдет меня.

И через минуту Ангус был уже у себя в комнате.

Эдилин только проснулась.

— Я чувствую себя ужасно, — пробормотала она. — Все тело болит. Каждый мускул.

— Дай посмотрю, — сказал он и, присев на край кровати, откинул одеяло.

Он начал ощупывать ее плечи через рубашку, нежно массируя их.

— Ангус… — прошептала она.

— Да, что такое? — озабоченно спросил он.

— Если я не схожу в туалет, то сейчас взорвусь.

Он со смехом убрал руки.

— Совсем не романтичное признание.

— Мне не до романтики. Тебе придется выйти, чтобы я смогла одеться.

— То есть надеть нижние юбки, корсет, чулки и все прочее? И конечно, я помогу тебе с корсетом.

— У меня новый корсет со шнуровкой впереди, но все равно это займет слишком много времени. Я не успею, — сказала она.

Стремительным движением он поднял ее прямо в одеяле.

— Спрячь лицо, и никто не увидит, что я несу.

— Кроме торчащих ног, — добавила она.

— Таких изумительных ножек!..

Голова ее была под одеялом, и она могла видеть лишь его лицо.

— Куда ты меня несешь?

— Я несу тебя в кусты, а ты что подумала? Или ты предпочла бы, чтобы я отнес тебя в наш сортир на четыре дырки?

— В кусты… — сказала она. — Ангус, что происходит? Что-то… — Она не решалась спросить. — Что-то изменилось?

Она знала, что оказывает на него давление, подталкивает, заставляя сказать то, что ей хотелось услышать. Но ей действительно показалось, что он наконец понял, что любит ее и хочет провести с ней остаток дней.

— Нет, ничего не изменилось, — ответил он. — Все как прежде.

Он улыбался. Он знал, что она хочет от него услышать, но решил, что еще не пришло время. Он сказал ей правду. Ничего не изменилось.

Он все еще любит ее, так же сильно, как в тот день, когда они расстались.

Через минуту, когда он поставил ее на ноги, Эдилин обнаружила, что стоит по колено в высокой душистой траве, под тенистым деревом.

— Я оставлю тебя здесь, — сказал он. — Пойдешь по тропинке, что я протопчу, а потом я отнесу тебя назад.