Сиротский Бруклин

Родители посоветовали Лумису пойти работать в полицию. Дважды он не смог пройти тесты, а потом какой-то добросердечный работник отдела кадров ласково присоветовал парню сдать более простой тест в санитарную полицию. И у Лумиса получилось. До того, как он стал копом-мусорщиком, Минна называл его «Попкин-трест», впрочем, употреблял он эту кличку с известной долей нежности.

Я и остальные парни Минны сперва надеялись, что он сам объяснит нам, почему так называет Лумиса, но потом, не выдержав, спросили его об этом.

– Ну как же, у вас есть мозговой трест, и его очень ценят, – объяснил нам Минна. – Но есть еще кое-что, что ничем не занимается и болтается без дела. Это и есть Попкин-трест, понятно?

Мне никогда особенно не нравился Попкин-трест, а если честно, так я его ненавидел, сейчас скажу почему. Его непунктуальность и леность бесили меня, откликались во мне новыми тиками; характер у него был мелочный, а манера разговора доводила до белого каления: то он растягивал слова, то делал невероятно длинные паузы – все это звучало как старая кассета с осыпавшимся магнитным слоем.

Ничто в мире не было ему по-настоящему интересно; внимание его металось, как шарик в пинболе, обходящий стоящие на его пути ловушки и попадающий в результате точно в лузу. Снова и снова. Игра окончена! Лумис постоянно находился под впечатлением самых несообразных банальностей, а что-то по-настоящему новое, важное или даже опасное никак не действовало на него. И еще: он был слишком туп для самостоятельных действий. Теперь в мои обязанности входило заставить его действовать.

Тем вечером, когда мы с грохотом проезжали по металлическому покрытию Бруклинского моста, он, по обыкновению, затянул свою старую занудную песню: никто не уважает санитарные службы.

– Можно подумать, они знают, каково это – быть санитарным копом в нашем городе – таким, как я и остальные ребята из нашей команды. Так нет же, этот коп мне и говорит: «Эй, почему бы тебе не заглянуть в наш квартал, кто-то продолжает красть наш мусор». Если бы не Гилберт, я бы посоветовал ему отлипнуть от…

– В какое время Гилберт тебе позвонил?

– Не знаю… Кажется, около семи или восьми, а может, даже почти в девять, – ответил он, всем своим видом демонстрируя, как негоже такому человеку, как он, служить в Санитарной полиции.

– Но послушай… Туретт – прилипала!… сейчас только десять часов, Лумис, – напомнил я ему.

– Ну хорошо, вероятно, было начало девятого, – вздохнул он.

– А ты узнал, где жил этот Ульман?

– Где-то в деловой части города, – ответил Лумис. – Я отдал Гилберту его адрес.

– Не помнишь адреса?

– Не-а…

От Лумиса помощи не дождаться. Похоже, он понимал это не хуже моего, а потому сменил выражение лица, которое теперь словно говорило: «Ну хорошо, толку от меня не будет, только не злись на это, о'кей?»

– А ты слыхал анекдот про то, сколько католиков нужно, чтобы…

– Да, слыхал, – перебил я его. – Сейчас не до шуток, Лумис.

– Да ладно тебе, – отмахнулся он от меня. – А знаешь анекдотик про то, почему блондинка уставилась на коробку от апельсинового сока?

Я молчал. Мы проехали мост и оказались на Кэдмен-Плаза. Скоро я смогу от него избавиться.

– Потому что на коробке написано «Внимание! Концентрировано», усек?

И это я тоже ненавидел в Лумисе. Несколько лет назад он пристрастился рассказывать анекдоты, полагая, что сможет посоперничать в этом деле с самим Минной. Однако он любил идиотские загадки, а вовсе не анекдоты, в которых главное – это характер или какой-то особый нюанс. Впрочем, Лумис не видел разницы.

– Да, я понял, – бросил я.

– А анекдот про то, как надо гладить пуму?

– Что-что?

– Как надо гладить пуму? По-моему, пума – это такая большая кошка.

– Да, это действительно большая кошка, – кивнул я. – И как же ты гладишь пуму, Лумис?

– Надо пу-му-солить ей соски, просек?

– Съешьменяпума! – закричал я, когда мы свернули на Корт-стрит. Идиотские каламбуры Лумиса проникли мне под кожу и пробудили мои тики. – Пумолот! Пумосъминог! Осьмипум! Соскопум!

Мусорщик-полицейский рассмеялся:

– Господи, Лайонел, ну ты даешь! Похоже, тебя никогда не оставляет твоя привычка все рифмовать.

– Это вовсе не привфмовать… Осьмипум, – процедил я сквозь зубы.

Именно это я больше всего ненавидел в Лумисе. Вечно он приставал ко мне из-за моих тиков и еще уверял, что я при желании вполне могу с ними справиться. Ничто не могло переубедить его – ни примеры, ни демонстрация того, как это со мной происходит, ни специальная литература. Как-то раз я показал ему книгу, которую дал мне Минна, так он только взглянул на нее и расхохотался. И я сдался. Лумис так и пребывал в уверенности, что мой Туретт – это всего лишь фиглярство, нелепая шутка, которая затянулась на пятнадцать лет.