Разлученные войной, герои романа — капитан Тейлор и его прелестная жена...
Страшно было и Марусе Петровне. Но не ночное нападение было тому причиной. Об этом Маруся Петровна думала, вспоминала, но некое событие, произошедшее раньше, затмевало в ее памяти все – даже выстрелы, даже крики близких о помощи, даже…
Маруся Петровна не знала, что Шапкин везет Катю в опорный пункт к задержанному Симону Трущаку. Однако именно вокруг Симона витали ее мысли. Тот их разговор вечером в ресторане потряс ее, всколыхнул в памяти то, что она все эти годы или тщетно гнала от себя прочь, или пыталась рассказать, выплеснуть из себя, рискуя прослыть городской сумасшедшей.
Симон вкрадчиво и настойчиво расспрашивал ее о событиях той памятной ночи 1 мая. Откуда он узнал, что она была свидетельницей? Она не спросила его об этом лишь потому, что ее поразило, ужаснуло то, что он сказал о своей родственной связи с фокусником Валенти. До этого она видела его в отеле несколько раз, когда он заезжал выпить в бар, и он казался ей просто милым молодым человеком, похожим на сотни других парней. А теперь ей вдруг почудилось, нет, бросилось в глаза их родственное сходство: фигура, жесты, поворот головы, взгляд. Особенно взгляд…
Он задавал ей много, очень много разных вопросов в том разговоре за столиком ресторана. Их Марусе Петровне сейчас не хотелось вспоминать. Ей вспоминалось, виделось другое.
Номер вдруг сузился до размеров тесной комнаты в коммуналке. Белый пластик сменили желтые обои в сальных пятнах. Кровать обернулась бабушкиным сундуком с постеленным на него матрасом. Все пространство перегородил старый шифоньер, тот, который когда-то так часто двигала мать, ожидая ночного гостя.
И снова, как шестьдесят лет назад, за стеной у соседей пел патефон: «Рио Рита». И мать красила губы перед зеркалом, собираясь на вечер. А в зеркале отражались желтые обои, девочка на сундуке у окна по имени Маруся, начищенные до блеска сапоги щеголя Кагулова, крутящаяся патефонная пластинка и радиоприемник, покрытый кружевной салфеткой.
Бархатный голос мертвого артиста читал «Сон в летнюю ночь». И было неясно, откуда сочится голос – из радиоприемника, а может, из тусклого зеркала с отраженным лунным светом. «Наш срок ведь все короче… быстрей летят драконы черной ночи…»
Что-то промелькнуло на фоне луны – две тени. Девочка у окна по имени Маруся, совсем не похожая на ту, которую звали Дашей, и одновременно здесь, в этой призрачной комнате, ставшая ее зеркальным двойником, девочка, не слышавшая ночных выстрелов, но видевшая первомайскую демонстрацию, кумачовые знамена, портрет Сталина, заметила их – эти грозные тени.
Драконы ночи были здесь. Они пришли… нет, нет, и на этот раз они явились не за ней.
Тусклое зеркало в простенке…
Начищенные армейские сапоги у кровати…
Мамина губная помада, крепдешиновое платьишко, полученное в посылке по ленд-лизу…
Губная гармошка, выпавшая из кармана мальчишечьего пиджака…
Драконы ночи сложили свои черные крылья. Девочка по имени Маруся знала, что этой ночью крылья им больше не понадобятся. Понадобятся когти и зубы, клыки…
Она высунулась из окна в ночь и…
ДРАКОНЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ, СОВСЕМ РЯДОМ.
Если бы в этот момент в номер заглянула горничная, то она чрезвычайно бы удивилась, испугалась бы, узрев тетку хозяйки в кресле у окна. Сжав голову руками, старая женщина качалась из стороны в сторону, как маятник.
А за окном сиял белый день. Катя и Анфиса, деловито переговариваясь, садились в машину Шапкина. Даша спала. И не было никаких грязных желтых обоев, никаких шифоньеров и сундуков. Было только гостиничное зеркало над туалетным итальянским столиком из ореха. Целое, не разбитое пулей, не такое, как в соседнем номере люкс. Зеркало кривилось, мерцало, подмигивая дню своим стеклянным глазом.
Симон Трущак ожидал в комнатушке опорного пункта милиции – того самого, где некогда парились Катя и Анфиса. Он был бледен и хмур, но совершенно спокоен. Не повернул головы, когда все они втроем переступили порог. Двое оперативников-конвоиров пошептались с Шапкиным. Потом один из них вручил Шапкину ключ от наручников.
А вот наручники на Симоне Катя сразу и не заметила.
Роман Васильевич Шапкин сунул под нос задержанному фотографию Алексея Половца – уже из морга.
– Узнаешь?
Симон глянул не на фото, глянул на свои руки в стальных «браслетах».
– Жмут, больно.
– Ничего, потерпишь.
– Что вам опять от меня надо?
– Знаешь этого человека?