Двадцать лет спустя

– Неужели он нас узнал? – продолжал д’Артаньян. – Если да, то я немедленно отступаю. Я вовсе не желаю, чтобы мне назначили определенный род смерти. Я хочу выбрать его себе по собственному вкусу и отнюдь не желаю быть застреленным в этой мышеловке.

– Нет, – успокоил его Арамис, – он нас не видит. Он смотрит только на короля. Гнусная тварь! Какими глазами смотрит он на него! Негодяй! Неужели он ненавидит короля так же сильно, как нас?

– Еще бы, черт возьми! – сказал Атос. – Мы лишили его только матери, а король отнял у него имя и состояние.

– Это верно, – подтвердил Арамис. – Но тише. Председатель что-то говорит королю.

Действительно, председатель Бредшоу обратился к обвиняемому монарху.

– Стюарт, – сказал он ему, – прослушайте поименную перекличку ваших судей и сделайте ваши заявления суду, если они у вас найдутся.

Король отвернулся в сторону, как будто эти слова относились не к нему.

Председатель подождал, и так как ответа не последовало, то воцарилось минутное молчание; все собрание словно замерло, ловя малейший звук.

Из ста шестидесяти трех человек, назначенных членами суда, могли откликнуться только семьдесят три, так как остальные, побоявшись участия в таком деле, не явились в суд.

– Я приступаю к перекличке, – сказал Бредшоу, как бы не замечая, что в собрании не хватает трех пятых состава.

И он стал по очереди возглашать имена всех членов суда, присутствующих и отсутствующих. Присутствующие откликались – кто громко, кто тихо, смотря по тому, насколько тверды они были в своих убеждениях. Когда произносилось имя отсутствующего, наступала коротенькая пауза, после чего его имя повторялось второй раз.

Очередь дошла до полковника Ферфакса; двоекратный вызов его сопровождался торжественным молчанием, показавшим, что полковник не пожелал лично принять участие в этом судилище.

– Полковник Ферфакс! – повторил Бредшоу.

– Ферфакс? – вдруг раздался насмешливый голос, нежный, серебристый тембр которого сразу выдал женщину. – Ферфакс слишком умен, чтобы прийти сюда.

Слова эти были встречены громким смехом всех присутствующих: они были произнесены с той беззаботной смелостью, которую женщины черпают в своей слабости, обеспечивающей безнаказанность.

– Женский голос! – воскликнул Арамис. – Ах, много бы я дал, чтобы она была молода и красива!

И он влез на скамью, вглядываясь в трибуну, с которой послышался голос.

– Клянусь честью, – промолвил Арамис, – она прелестна. Смотрите, д’Артаньян, все смотрят на нее, но даже под взглядом Бредшоу она не побледнела.

– Это леди Ферфакс, – сказал д’Артаньян. – Вы помните ее, Портос? Мы видели ее с мужем у генерала Кромвеля.

Через минуту спокойствие, нарушенное этим забавным эпизодом, восстановилось, и перекличка продолжалась.

– Эти плуты закроют заседание, когда увидят, что они в недостаточном количестве, – сказал граф де Ла Фер.

– Вы их не знаете, Атос. Поглядите, как улыбается Мордаунт, как он смотрит на короля. Такой ли взгляд бывает у человека, который боится, что жертва от него ускользнет? Нет, это улыбка удовлетворенной ненависти, уверенности в мщении. О презренный гад, я назову счастливым тот день, когда мы с тобой скрестим кое-что поострее взглядов!

– Король поистине красавец, – заметил Портос. – Вы видите: хотя он и в плену, а как тщательно одет! Одно перо на его шляпе стоит по меньшей мере пятьдесят пистолей. Посмотрите, Арамис.

Перекличка окончилась. Председатель приказал приступить к чтению обвинительного акта.

Атос побледнел. Он еще раз обманулся в своих ожиданиях: хотя судьи и были в недостаточном количестве, суд все же начался. Ясно было, что король осужден заранее.

– Ведь я вам говорил, Атос, – сказал ему д’Артаньян, пожимая плечами, – но вы вечно сомневаетесь. Теперь возьмите себя в руки и, стараясь поменьше горячиться, слушайте те пакости, которые этот господин в черном будет ничтоже сумняшеся говорить о своем короле.

Карл I слушал обвинительный акт с напряженным вниманием, пропуская мимо ушей оскорбления и стараясь удержать в памяти жалобы; а когда ненависть переходила границы, когда обвинитель заранее присваивал себе роль палача, он отвечал лишь презрительной усмешкой. Обвинения были тяжелые, ужасные. Все неосторожные поступки злополучного короля приписывались дурному умыслу с его стороны, а все его ошибки были превращены в преступления.

Д’Артаньян, небрежно слушая этот поток оскорблений с тем презрением, какого они заслуживали, все же со свойственной ему чуткостью обратил внимание на некоторые пункты обвинения.