Двадцать лет спустя

– Да я и сам пролез бы не хуже Гримо, – отвечал задетый Мушкетон.

– Наверно, но это будет слишком долго, а я умираю от жажды. Мои внутренности вконец взбунтовались.

– Ну, иди, Гримо, – согласился Мушкетон, передавая ему кувшин из-под пива и бурав.

– Сполосните стаканы, – сказал Гримо.

Затем он дружески кивнул Мушкетону, словно извиняясь за то, что оканчивает операцию, так блестяще начатую другим, и, змеей проскользнув в щель, исчез в темноте.

Блезуа от восторга заплясал. Из всех безумных подвигов, совершенных необыкновенными людьми, которым он имел счастье помогать, этот подвиг казался ему самым удивительным, почти чудесным.

– Ну, теперь ты увидишь, – заговорил вновь Мушкетон все тем же тоном решительного превосходства, которому Блезуа, видимо, охотно подчинялся, – теперь ты увидишь, как пьем мы, старые солдаты, когда нас томит жажда.

– Плащ, – раздался из глубины погреба голос Гримо.

– Ах да, – спохватился Мушкетон.

– Чего он хочет? – спросил Блезуа.

– Завесить плащом то место, где вынуты доски, чтобы закрыть лазейку.

– Это зачем? – в недоумении спросил Блезуа.

– Эх, простота! – сказал Мушкетон. – А если кто войдет?

– И то правда! – воскликнул Блезуа с явным восхищением. – Но ведь там он ничего не увидит впотьмах.

– Гримо всегда отлично видит, – заметил Мушкетон, – ночью – как днем.

– Счастливец, – ответил Блезуа. – А я вот без свечи не могу сделать и двух шагов: непременно наткнусь на что-нибудь.

– Это все от того, что ты не был на военной службе, – отвечал Мушкетон, – а то бы научился отыскивать иголку в печи для хлеба. Но тише! Кто-то идет, кажется.

Мушкетон издал легкий свист, служивший обоим лакеям в дни молодости тревожным сигналом. Затем поспешно присел к столу и знаком приказал Блезуа сделать то же. Блезуа повиновался. Дверь открылась, и на пороге появилось двое закутанных в плащ людей.

– Ого! – проговорил один из них. – Никто не спит, хотя уже четверть двенадцатого! Это против правил. Чтобы через четверть часа все было убрано, огонь потушен и все спали!

Оба незнакомца прошли к двери того отделения, куда проскользнул Гримо, отперли ее, вошли и замкнули за собой.

– Ах, – прошептал Блезуа. – Он погиб!

– Ну нет, Гримо – хитрая лисица! – пробормотал Мушкетон.

Оба товарища стали ждать, напрягая слух и затаив дыхание.

Прошло десять минут, в течение которых не слышно было никакого шума, который указал бы, что Гримо пойман на месте преступления.

Затем дверь снова отворилась, закутанные фигуры вышли, так же старательно затворили за собой дверь и удалились, еще раз повторив приказание погасить огонь и лечь спать.

– Как быть, – сказал Блезуа, – гасить, что ли? Мне все это кажется подозрительным.

– Они сказали «через четверть часа»; у нас еще пять минут, – отвечал Мушкетон.

– А не предупредить ли нам господ?

– Подождем Гримо.

– А если его убили?

– Гримо закричал бы.

– Разве вы не знаете, что он нем как рыба?

– Ну, тогда мы услышали бы возню, падение тела.

– А ну как он не вернется?

– Да вот он.

Действительно, в эту самую минуту Гримо отодвинул плащ, закрывавший место, где были разобраны доски, и из-под плаща показалась его голова. Лицо его было смертельно бледно, глаза расширились от ужаса, белки сверкали, а зрачки казались мертвыми точками. Он держал в руке кувшин из-под пива, чем-то наполненный; поднеся его к свету маленькой коптящей лампы, он издал только один краткий звук «О!», но с выражением такого глубокого ужаса, что Мушкетон в испуге отступил, а Блезуа чуть не лишился чувств.

Оба они все же заглянули в кувшин: он был полон пороху.

Убедившись, что фелука вместо вина нагружена порохом, Гримо бросился к трапу и одним прыжком очутился у двери, за которой спали четверо друзей. Подбежав к ней, он слегка толкнул ее. Дверь приотворилась и задела д’Артаньяна, который спал около нее и сразу проснулся.

Увидев взволнованное лицо Гримо, он сейчас же понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и хотел крикнуть, но Гримо приложил палец к губам и в мгновение ока задул ночник, горевший в другом конце каюты.

Д’Артаньян приподнялся на локте; Гримо стал на колени и, вытянув шею, трепеща от волнения, поведал ему на ухо нечто настолько драматичное само по себе, что можно было обойтись без жестикуляции и мимики.

Пока он рассказывал, Атос, Портос и Арамис мирно спали, как люди, которые уже добрую неделю не знали настоящего сна. Между тем на нижней палубе Мушкетон сначала стоял как в столбняке, а потом спохватился и стал собираться. Блезуа, охваченный ужасом, с взъерошенными волосами, попытался делать то же самое. Вот что случилось с Гримо.