Двадцать лет спустя

– Да, ваше величество, – пролепетал Шатильон. Арамис и Атос переглядывались. Изумление их все возрастало.

– И когда его вели на эшафот, – продолжала королева, – на эшафот, моего супруга, короля! – возмущенный народ его освободил?

– Да, ваше величество, – отвечал Шатильон так тихо, что Атос и Арамис, несмотря на все свое внимание, едва расслышали этот утвердительный ответ.

Королева сложила руки с растроганным и благодарным выражением лица, между тем как ее дочь обвила руками ее шею и поцеловала ее глаза, залитые слезами радости.

– Теперь нам остается только засвидетельствовать вашему величеству наше глубочайшее почтение, – сказал, торопясь закончить эту тягостную для него сцену, Шатильон, покрасневший под проницательным взглядом Атоса.

– Еще минуту, господа, – сказала королева, удерживая их знаком. – Одну минуту. Граф де Ла Фер и шевалье д’Эрбле прибыли, как вы слышали, из Лондона. Как очевидцы, они сообщат, быть может, подробности, которых вы не знаете и которые вы передадите королеве, моей доброй сестре. Говорите, господа, я вас слушаю. Не скрывайте, не смягчайте ничего. Раз король жив и его честь спасена, все остальное мне безразлично.

Атос побледнел и прижал руку к груди. От королевы не ускользнуло это движение и бледность Атоса; она повторила:

– Говорите же, граф, прошу вас, говорите!

– Простите, ваше величество, – произнес наконец Атос, – но я ничего не прибавлю к рассказу этих господ, прежде чем они не признают, что, быть может, ошиблись.

– Ошиблись! – вскричала прерывающимся от волнения голосом королева. – Ошиблись! Что я слышу? Боже мой!

– Сударь, – сказал Фламаран Атосу, – если мы ошиблись, то введены в заблуждение только королевой Франции. Надеюсь, вы не собираетесь исправлять это заблуждение, так как это значило бы опровергать слова ее величества?

– Королевы? – спросил Атос спокойным звучным голосом.

– Да, – пробормотал Фламаран, опуская глаза.

Атос печально вздохнул.

– А не того лица, которое вас сопровождало и которое мы видели вместе с вами в кордегардии у парижской заставы? Не от него ли исходит это известие в такой форме? – спросил Арамис тоном оскорбительной вежливости. – Если только мы не ошибаемся, граф де Ла Фер и я, на парижской заставе вас было трое.

Шатильон и Фламаран вздрогнули.

– Объясните, граф, что это значит? – воскликнула королева, волнение которой возрастало с каждой минутой. – Я читаю на вашем лице беду, вы колеблетесь произнести ужасную весть, ваши руки дрожат… О боже, боже! Что случилось?

– Сударь, – произнес Шатильон, – если вы принесли злую весть, слишком жестоко будет сразу сообщить ее королеве.

Арамис почти вплотную подошел к Шатильону.

– Сударь, – сказал он ему, закусив губу, – надеюсь, вы не собираетесь указывать графу де Ла Фер и мне, что мы должны говорить!

Тем временем Атос, продолжая держать руку на сердце, с поникшей головой подошел к королеве и начал взволнованным голосом:

– Ваше величество, короли от рождения стоят так высоко, что Небо даровало им сердце, способное переносить тяжкие удары судьбы, невыносимые для остальных людей. Поэтому, мне кажется, с королевой, как вы, следует обходиться не так, как с обыкновенной женщиной. Несчастная королева, вот результат миссии, которой вы почтили нас.

Атос преклонил колени перед дрожащей и оледеневшей от ужаса королевой и достал с груди ящичек, где находились орден, осыпанный брильянтами, который королева вручила перед отъездом лорду Винтеру, и обручальное кольцо, которое король вручил перед смертью Арамису. Эти две вещи Атос с того момента, как получил их, постоянно хранил у себя на груди.

Он открыл ящичек и подал его королеве с выражением немой и глубокой скорби.

Королева протянула руку, схватила кольцо, судорожно поднесла его к своим губам и, не в силах произнести ни звука или хотя бы вздохнуть или зарыдать, побледнела и без чувств упала на руки дочери и своих дам.

Атос поцеловал край платья несчастной вдовы и встал с торжественным видом, который произвел глубокое впечатление на присутствующих.

– Я, – сказал он, – граф де Ла Фер, дворянин, который никогда не лгал, я клянусь, сначала перед богом, а затем перед этой несчастной королевой, что все, что возможно было сделать в Англии для спасения короля, было нами сделано. А теперь, шевалье, – докончил он, обращаясь к д’Эрбле, – идемте отсюда, мы выполнили наш долг.