Двадцать лет спустя

– Да, и я присутствовал при последних минутах короля Карла Первого, – ответил Атос. – Бедный король! Он был только слабохарактерен и за это был слишком строго наказан своими подданными. Троны в наши дни расшатались, и преданным сердцам стало опасно служить государям. Д’Артаньян ездил в Англию уже во второй раз. В первый раз ради чести одной великой королевы; во второй раз – ради жизни великого короля.

– Сударь, – сказала Анна Австрийская, обращаясь к Мазарини тоном, истинный смысл которого был ясен, несмотря на то что вообще королева хорошо умела притворяться, – нельзя ли сделать что-нибудь для этих шевалье?

– Я сделаю все, что будет угодно приказать вашему величеству, – ответил Мазарини.

– Сделайте то, чего желает граф де Ла Фер, ведь так вас зовут, сударь?

– У меня есть еще одно имя, сударыня. Меня зовут Атос.

– Ваше величество, – сказал Мазарини с улыбкой, ясно говорившей, что он все понял с полуслова, – вы можете быть спокойны. Ваше желание будет исполнено.

– Вы слышали? – спросила королева.

– Да, я не ожидал меньшего от правосудия вашего величества. Итак, я увижусь с моими друзьями, не так ли, ваше величество? Я верно понял ваши слова?

– Вы их увидите, сударь. Кстати, вы тоже фрондер?

– Я служу королю.

– Да, по-своему.

– Мой способ службы тот, который принят всеми истинными дворянами. Другого я не знаю, – ответил Атос высокомерно.

– Идите, сударь, – сказала королева, отпуская Атоса движением руки, – вы получили то, что желали получить, и мы узнали то, что желали узнать.

Когда портьера опустилась за Атосом, она обратилась к кардиналу:

– Кардинал, прикажите арестовать этого дерзкого шевалье, прежде чем он выйдет из дома.

– Я думал об этом, – сказал Мазарини, – и я счастлив, что вы, ваше величество, даете мне приказание, о котором я намеревался просить. Эти головорезы, воскрешающие традиции прежнего царствования, чрезвычайно для нас вредны. Двое из них уже арестованы, – присоединим к ним третьего.

Королеве не удалось вполне обмануть Атоса. В тоне ее слов было что-то, поразившее его, словно какая-то угроза.

Но он не был человеком, способным отступить из-за простого подозрения, в особенности когда ему было ясно сказано, что он увидится со своими друзьями. Он стал ждать в одной из смежных с приемной комнат, рассчитывая, что к нему приведут сейчас д’Артаньяна и Портоса или что за ним придут, чтобы отвести его к ним.

В ожидании он подошел к окну и стал смотреть во двор. Он видел, как в него вошли парижские депутаты, которые явились, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве и прийти договориться о месте, где будет происходить совещание. Тут были советники парламента, президенты, адвокаты, среди которых затерялось несколько военных. За воротами их ожидала внушительная свита.

Атос стал вглядываться в эту толпу, потому что ему показалось, будто он кого-то узнает, как вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу.

Он обернулся.

– А, Коменж! – воскликнул он.

– Да, граф, это я, и с поручением, за которое заранее прошу вас извинить меня.

– Какое же это поручение? – спросил Атос.

– Будьте добры отдать мне вашу шпагу, граф.

Атос улыбнулся и отворил окно.

– Арамис! – крикнул он.

Какой-то человек обернулся – тот самый, которого Атос узнал в толпе. Это был Арамис. Он дружески кивнул графу.

– Арамис, – сказал Атос, – я арестован.

– Хорошо, – хладнокровно ответил Арамис.

– Сударь, – сказал Атос, оборачиваясь к Коменжу и вежливо протягивая ему свою шпагу эфесом вперед, – вот моя шпага. Будьте добры сберечь мне ее, чтобы снова возвратить, когда я выйду из тюрьмы. Я ею дорожу. Она была вручена моему деду королем Франциском Первым. В былое время рыцарей вооружали, а не разоружали… А теперь куда вы поведете меня?

– Гм… сначала в мою комнату, – сказал Коменж. – Позже королева назначит вам местопребывание.

Не сказав более ни слова, Атос последовал за Коменжем.

Глава XXXIX

Мазарини в роли короля

Арест Атоса не наделал никакого шума, не произвел скандала; он почти даже не был замечен. Он ничем не нарушал течения событий, и депутации, посланной городом Парижем, было торжественно объявлено, что ее сейчас введут к королеве. Королева приняла ее, молчаливая и надменная, как всегда; она выслушала просьбы и мольбы депутатов, но когда они кончили свои речи, лицо Анны Австрийской было до такой степени равнодушно, что никто не мог бы сказать, слышала она их или нет.