Мешок кедровых орехов

Телятников содрал рубашку, бросил, сел на кровать. Сидел, уронив руки, как приговоренный. Ведь он даже не спросил еще себя — любит ли Майю. Не успел… Да, любит, любит, конечно. Но любит ли так? Так ли любит?.. Ах, да и не в Майе дело. Не в ней самой. Отчего же не любить ее, и кого же тогда еще? Но чтобы через каких-то два часа и — как это? — обручение. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит… Телятникову казалось: что-то огромное, неотвратимое движется на него. Словно Оперный театр сдвинулся вдруг с места и медленно пошагал своими величественными ногами-колоннами. Так что же, туда, значит, — в пирамиду? Навсегда? На всю оставшуюся жизнь?

Таким, полуодетым, растерянным, и застали его неожиданно ввалившиеся Марик и Рудик.

У Марика и Рудика возникла, оказывается, роскошная идея: заявиться сегодня к Майке — незваными. Они не комплексовали из-за аристократической холодности Майи. Видали они аристократок! И папа-членкор их не смущал. Видали они членкоров! Они, вообще, все видали. К тому же Марик и Рудик успели подогреть свою отвагу. И Телятникову кой-чего принесли — в пузатой импортной бутылке с надписью «Клаб-99». Налили полстакана, остатки выплеснули себе: «Ну, проводим старый!» Марик сказал, что в этот напиток необходимо положить лед, но поскольку льда у Телятникова не было и быть не могло, наскреб в свой стакан инею с оконного стекла. А Телятников с Рудиком хлопнули виски неразбавленными.

Телятников задохнулся, вытаращил глаза:

— Мужики! Разыграли, черти! Это же самогонка!

Марик и Рудик «выпали в осадок»: кому стравили! ай-ай-ай! Ну скажи, сознайся — коньяк тоже клопами пахнет?

От виски ли, от балдежа ли их все для Телятникова упростилось. И даже вопрос, во что одеться, перестал мучить. Конечно, батник. А сверху — курточка комбинированная. Сойдет!

На улице уже, далеко от общежития, он спохватился: подарок-то! Ведь как-никак день рождения. А четвертная, прибереженная им для праздничных безумств, осталась в отвергнутом пиджаке. Они наскребли по карманам девять рублей с копейками и в дежурном гастрономе, в промтоварном киоске (универмаг уже не работал) купили зa семь восемьдесят синтетического медвежонка. Самого маленького и дешевого выбрали — по деньгам. Подарок, для трех-то инженеров, получился нахальный, студенческий, спасти его, то есть их, могла только какая-нибудь, тоже студенческая, хохма. И хохма родилась.

Пока ехали в автобусе, сочинили стишок. Телятников сочинил, поскольку Марик и Рудик, молившиеся на Высоцкого и Клячкина, сами не в состоянии были связать и двух строчек. Вот такой получился стишок:

• Медведи, на что уж серьезные звери,
• И те в этот день усидеть не сумели.
• Покинув берлоги и выплюнув лапы,
• Они убежали от мамы и папы.
• Медведи назад нипочем не вернутся,
• Медведи сегодня как свиньи напьются.
• Медведи отважно «Бродягу» споют.
• Съедят винегрет и под стол наблюют!

Хороший вышел стишок — в масть. Вполне оправдывающий одного жалкого мишку на троих. Три последние строчки, правда, отдавали кабацким душком. Но, во-первых, не осталось уже времени облагородить их, а во-вторых, Марик и Рудик именно от этих последних строк опять «выпали в осадок»: «Полный кайф, старик! Отпад! Не вздумай переделывать!»

Компания у Майи Варнелло собралась небольшая — узкий круг: кроме папы с мамой, только две молодые дамы, интеллектуалки академгородковские — то ли Майины подружки, то ли мамины ученицы. По выражению, мелькнувшему в глазах Майн, Телятников понял: не таким его здесь ждали. И уж, разумеется, не в такой компании. Замешательство, впрочем, длилось недолго, вообще, кроме Телятникова, никто его и не заметил. Светские ухари Марик и Рудик быстренько оттеснили его на второй план, дезавуировали, получилось вроде — не он их привел, а они его. Да так оно и было на самом деле.

Словом, все покатилось по сочиненному наспех сценарию. Они вручили подарок, прочли стихи. Причем Марик — ему было поручено начинать — ловко ввернул довольно изящную шутку; «Сейчас экспромт вспомню», — сказал. Интеллектуальное общество это оценило.

Последние две строчки они произнесли хором, разделили, так сказать, ответственность за неприличную угрозу.

Папа-членкор, задрав скандинавскую бороду, радостно заржал. Но у мамы глаза расширились от ужаса. Похоже, она взаправду поверила, что эти разбойники вознамерились заблевать ее апартаменты. Провожала потом взглядом каждую их рюмку. А Телятникову, когда он и вторую — за здоровье родителей именинницы — добросовестно осушил до дна, даже заметила: «Как вы ее, однако!»